Что-то шевельнулось во мне, какая-то смутная надежда.
– Вы помните ту ночь?
Она кивнула.
– Расплывчато, но она всегда меня преследовала. Мы вышли из дома поздно, шли в темноте по тропинке. Сначала мне было страшно, но потом мама начала петь, и ее голос меня ободрил. Я только помню, что она постоянно загадочно улыбалась, как будто что-то скрывала от меня. Мы шли долго. Я не знала, куда мы идем. Теперь я понимаю, что она вела меня познакомиться… познакомиться с Сэмюэлом. – Она вгляделась в мои глаза сквозь мокрые ресницы. – Но есть в моей памяти то, что мучает меня до сих пор. Понимаете, в ту ночь я видела среди деревьев лицо. Большое, бледное лицо, как у призрака. Он меня напугало… и я убежала.
В тишине снова заверещало то насекомое в ветвях над нами. Невольно вспомнился рассказ Бронвен об осе – охотнице за цикадами. В этот момент я ощутила себя злополучной цикадой во власти такой осы, меня влекла сила любопытства, я не способна была удержаться и одновременно боялась того, куда это может привести.
– Луэлла, вы узнали это лицо? Может, кто-то знакомый, подруга матери?
Она сдавленно рассмеялась.
– Господи, нет. Оно было жуткое, как кошмарное видение, как гоблин или призрак. Мама часто пела мне песни о призраках, духах буша и высоких белых демонах, которые появляются ночью со своими огненными палками. Она была наполовину аборигенкой, понимаете? После Первой мировой войны дед Якоб основал маленькую миссию рядом с Таунсвиллем. Она начиналась как школа, но выросла из нее. Моя бабушка была самой старшей ученицей, очень способной, помогала младшим детям. Они с дедушкой полюбили друг друга. Хотели пожениться, но церковь сказала «нет». Поэтому они тайком жили вместе до смерти моей бабушки от скарлатины в тридцать третьем году. Много позже, когда мы потеряли маму, в городе нашлись настолько жестокие люди, что говорили, будто таким способом бог покарал дедушку за его грехи… Хотя как можно считать любовь грехом – выше моего понимания.
Я рассеянно кивала. Описанное Луэллой лицо преследовало меня. «Гоблин или призрак», – сказала она. Детское воспоминание, родившееся за десятилетия до моего появления на свет… Так почему мне кажется, будто это я была маленькой девочкой в буше той ночью? Словно это меня напугало чудовище! И почему я так ясно смогла вызвать в воображении образ большого бледного лица, являвшегося в моих снах?
Смешно.
И однако же я видела это лицо из кошмара. Не погребенным в далеком прошлом, к которому оно принадлежало, а совсем недавно. Всего около недели назад. Наблюдающее сквозь деревья, в пятнах солнечного света, бледное и похожее на луну, почти сияющее… И это был не призрак; мужчина из хижины поселенцев был очень даже живым.
Брешь, пропасть, которую я чувствовала, вздрогнула и начала смыкаться. Возможно, я что-то пропустила. Я подумала об украденных письмах, найденных в том гардеробе, с его святилищем из кукольных голов и фотографии Айлиш. На ум мне пришло треснувшее старое топорище, поставленное в отделение с вешалкой, – памятная вещь, некогда украденная из дровяного сарая. Я подумала о темно-красных розах, вьющихся вдоль перил веранды у хижины, и о том, как разительно они похожи на розы на могиле Айлиш.
Кто-то действительно ее помнил.
И когда разрыв в моем понимании сомкнулся еще больше, я осознала, кем может быть этот «кто-то». Но если Клив Джермен жив, разве он не связался бы с Луэллой, не дал ей знать, что жив?
Если, конечно, имел такую возможность.
Или желание.
По спине у меня пробежал холодок.
– Луэлла, у вас есть фотографии Клива?
– Я их сожгла. А что?
– Пару недель назад я оказалась в старой хижине поселенцев. Там кто-то жил. Мужчина. Я не очень хорошо его рассмотрела, видела только мельком. Он был какой-то неопрятный, словно много лет жил в суровых условиях.
Луэлла стала отряхивать юбку.
– Не совсем понимаю вас, милая.
– Я вот думаю, не Клив ли это.
– Это не может быть Клив. Он умер двадцать лет назад.
Я была готова к отрицанию. В конце концов, вопрос о ее муже наверняка был чувствительным. Однако я оказалась не готова к звучащей стали в голосе Луэллы… или к маске решительности, под которой скрылось сейчас ее лицо. Глаза выдали ее. В их прозрачных глубинах я увидела промелькнувшую тень, темный силуэт, который вполне мог быть пытавшейся выплеснуться наружу паникой.
– Найденное в запруде тело может принадлежать кому угодно. Заявление полицейских экспертов, что оно попало в воду примерно в то время, когда исчез Клив, не доказывает, что это он.
Луэлла моргнула. Я молилась, чтобы у нее не случился срыв. Я была не в том моральном состоянии, чтобы прямо сейчас оказывать поддержку; мне требовалось сохранить собственное самообладание.
– Встреча с кем-то в дедушкиной хижине, наверное, очень вас потрясла, – мягко, как ребенку, сказала она. – Но этот человек, этот скваттер… Он же ушел, вы сказали? Ах, Одри, люди постоянно там появляются и уходят. Сезонные рабочие, туристы, экологи. Он, наверное, просто бедный старый бродяга, укрывшийся там на несколько месяцев.
– У него было необычное лицо, – выпалила я. – Кое-где кожа, по-моему, неестественно блестела в лучах солнца.
Луэлла, помолчав, переспросила:
– Блестела?
Сердце у меня забилось сильнее, ладони вспотели. Я явно перегибала палку, но теперь не могла остановиться.
– Лицо у Клива было в шрамах, так?
– У Клива и правда были шрамы, но едва заметные, даже если вы стояли близко. Поверьте мне, Одри, вы не Клива видели в хижине. – Она добродушно улыбнулась и похлопала меня по руке, затем встала. – Я напугала вас своей историей про призрака. Ах, Одри, это было давно, всего лишь детское воображение. А теперь пойдемте в дом. У меня есть чизкейк, возьмете кусочек для Бронвен, я знаю, она любит полакомиться после школы.
Я догнала ее у ступенек задней веранды.
– Поэтому Тони и приехал домой, да? Он подозревал, что его отец все еще мог быть жив.
– Простите, милая. Вы решительно заблуждаетесь.
В ее голосе чувствовалось раздражение; я зашла слишком далеко и ступила на недружественную территорию. Но теперь я уже не могла дать задний ход.
– Тони и Клив не были близки, правильно? И это заставляет меня недоумевать, почему спустя двадцать лет Тони помчался сюда в состоянии, близком к шоку, не сказав ни слова своей жене? Что, если он подозревал что-то?
И без того измученное лицо Луэллы посерело. Она долго не сводила с меня взгляда, но я чувствовала, что она забыла о моем присутствии. Наконец она повернулась, поднялась на веранду и скрылась в доме.
Я пошла вслед за ней. На кухне Луэллы не было, но я слышала, как она передвигается в передней части дома. Захлопывая двери. Закрывая окна.
