– Счастливого Рождества! – сказал я и сразу подумал, что со своим приветствием запоздал как минимум на сутки.
Не поднимая головы, медсестра перевернула очередную страницу журнала.
– Спасибо, конечно, но… Ума не приложу, что вы нашли в нем такого счастливого?..
В одну из палат в конце коридора недавно положили пожилую женщину с острой пневмонией. Врачи говорили, что она выкарабкается, просто у нее в легких скопилось слишком много мокро́ты, так что ей лучше побыть под наблюдением медперсонала. Должно быть, эта леди была одним из столпов местного общества, поскольку ее палата очень быстро стала походить не то на цветочный магазин, не то на благоухающие джунгли. Чтобы разместить все корзины, горшки и вазы с цветами, санитарам даже пришлось принести из кафетерия несколько столиков. Сейчас дверь палаты была приоткрыта. Я отворил ее пошире и заглянул внутрь: пожилая леди крепко спала, и я бесшумно проник внутрь.
Я выбрал самый большой букет, составленный из каких-то тропических цветов, яркие краски и благоухание которых заставляли забыть о выпавшем недавно снеге. В том, что его не хватятся, я был уверен – комната и так напоминала огромную оранжерею. Визитную карточку я вынул и запихал в середину какого-то другого букета.
– Благодарю вас, мэм, – тихонько прошептал я, обращаясь к спящей леди, и так же бесшумно выскользнул обратно в коридор. Вернувшись к сестринскому посту, я положил букет поверх «Инквайрера».
Медсестра отложила в сторону хрустящий пакет и слизнула с верхней губы желтые сырные крошки. Некоторое время она разглядывала букет, потом посмотрела на меня поверх очков. Я ничего не сказал, просто стоял перед ней, засунув руки в карманы, и улыбался. В конце концов медсестра промокнула уголки губ салфеткой – осторожно, чтобы не размазать помаду, – потом сдвинула букет на край стола и вернулась к чтению.
– Надеюсь, сегодня у вас будет приятный день, – проговорил я, покачиваясь с пятки на носок и нащупывая в кармане мелочь.
– Гхм-м… – неопределенно отозвалась она.
Перегнувшись через столик, я попробовал зайти с другой стороны.
– В этот светлый праздник я желаю вам, чтобы эти сырные шарики не забили холестерином ваши артерии, вызвав сердечный приступ как раз тогда, когда вы столь усердно трудитесь.
Медсестра глубоко вздохнула и, сложив перед собой дряблые руки, посмотрела на меня снова, на сей раз – сквозь очки. Окинув меня оценивающим взглядом, она откинулась на спинку скрипнувшего кресла и нахмурилась. По-видимому, медсестра решала про себя стратегически важный вопрос: то ли позвать охрану, то ли уступить и дать мне то, что я хочу. Наконец она сдалась:
– Счастливого Рождества, мистер Стайлз.
Я кивнул и, повернувшись, зашагал прочь, но медсестра неожиданно окликнула меня.
– Уж не домой ли вы собрались, мистер Стайлз?
– Да, а что? – ответил я, гадая, к чему все эти расспросы.
– Разумеется, вы можете пройтись пешком, если вам так хочется, но моя смена почти закончилась, а я еду в ту же сторону, что и вы… В общем, я могла бы вас подвезти.
Не вынимая рук из карманов, я еще несколько мгновений смотрел на нее, пока не вспомнил, что мой грузовичок с заглохшим двигателем так и остался на заснеженной обочине возле переезда.
– Ну, не стойте как столб… – сказала медсестра. – Вы едете?
Я кивнул, и через пять минут мы были уже на парковке. Медсестра ездила на «Бьюик Сенчури» – когда она открыла пассажирскую дверцу и я сел в салон, то обнаружил, что на консоли между передними сиденьями покоится недоеденный пакет сырных шариков.
Из города мы выбрались той же дорогой, по которой я ехал накануне Рождества. В салоне было тепло, чисто и приятно пахло каким-то автомобильным ароматизатором. Глядя за окно, я заметил, что, несмотря на потепление, количество снега почти не уменьшилось, зато почти все дороги были расчищены. Асфальт на них был темным и блестящим от влаги. Вскоре мы добрались до переезда, и я увидел то место, где должен был стоять мой грузовичок. Сейчас от него остались только следы на снегу: очевидно, автомобиль аварийной службы, приезжавший за разбитой машиной Эймоса, отбуксировал куда-то и его.
Церковь пастора Джона, показавшаяся из-за поворота шоссе, была вся покрыта снегом, и, несмотря на то, что я говорил раньше, выглядело это по-настоящему прекрасно. А еще через пару миль мы свернули на мою подъездную дорожку и остановились у черного крыльца.
Я открыл дверцу и, держась одной рукой за ручку замка и положив другую на спинку сиденья, повернулся к медсестре.
– Скажите, как вас зовут?
Она улыбнулась и, насмешливо приподняв брови, коснулась кончиком пальца небольшого именного бейджа, прикрепленного к карману медицинского халата. На бейдже было написано: «Элис Мей Ньюсом. Старшая медицинская сестра. Стаж работы – 38 лет». Просунув палец под ремень безопасности, Элис Мей поправила бейдж.
– Друзья зовут меня просто Элли.
– Спасибо, Элли.
Она кивнула, подняла стекло с моей стороны и, не торопясь, отъехала.
Обогнув раскидистый дуб, под которым был похоронен мой сын, я стал спускаться к реке. Яркие солнечные лучи чувствительно согревали мне спину, и я наслаждался их теплом. На берегу я остановился и, скинув одежду, некоторое время стоял там в костюме Адама, глядя на свое отражение в воде. Фермер-любитель и профессор на полставки, еще не старый, но уже не юноша, муж женщины, которая, возможно, никогда не проснется, я учил недоучек и сражался с собственной гордыней, а в будущее заглядывал с большими сомнениями и осторожностью. Уже много месяцев я жил только сегодняшним днем и не ждал ничего хорошего от дня завтрашнего. И все же впервые за очень-очень долгое время на моем лице появилась улыбка. Я стоял на заснеженном берегу голышом, словно слабоумный или юродивый, но улыбался. Улыбался! Да, было довольно зябко, но меня это не беспокоило, ведь я теперь знал, что такое настоящий холод.
Когда я вступил в реку, ее течение показалось мне совсем не сильным, а вода была даже теплее, чем я думал. Я зашел в нее почти по пояс и остановился, лишь когда почувствовал, что дно круто понижается, уходя вниз, в глубокий омут под берегом, куда Мэгги так любила прыгать «ласточкой» с высокого обрыва.
Повернув голову, я посмотрел на этот обрыв – на крутой, песчаный берег слева от меня, и вспомнил, как в конце прошлого ноября мы проснулись посреди ночи и отправились к реке купаться. В сотый, в тысячный раз я вспомнил, как Мэгги раздевается, представил ее изящные икры, стройные руки и упругий изгиб поясницы. Словно наяву, я увидел, как она приподнялась на цыпочки, взмахнула руками и, будто фея из сказки, вдруг взлетела в пронзенный лунными лучами воздух – руки разведены в стороны, ноги вместе, шея грациозно изогнулась, кожа блестит, как фарфор. Мгновение длился полет, и вот уже все это волшебство с громким плеском исчезает в черной воде, а еще через секунду Мэгги выныривает, и вода стекает по ее лицу и губам, изогнутым в лукавой, озорной улыбке.
