– Большое спасибо, – ответил я, гадая, откуда она знает. Раскрыв Библию, я стал искать указанное место. Дважды промахнулся, но в конце концов нашел нужную страницу.
Мэгги как-то рассказывала, что в детстве отец, укладывая ее в сочельник в постель, всегда читал вслух отрывок о Рождестве. Сейчас я поднес тонкие, полупрозрачные странички поближе к свету и стал читать Мэгги историю, которую она, должно быть, знала наизусть. Когда я закончил, в уголках ее закрытых глаз поблескивала влага, но дыхание было ровным и глубоким.
Покой. Безмятежность. Полная гармония. Все это я увидел на лице Мэгги, когда прикоснулся ладонью к ее разрумянившейся щеке и ощутил живое тепло тела.
Еще почти час мы с Блу сидели с Мэгги и смотрели, как снег белой пеленой укутывает дубы и старые магнолии за окном. Когда я поднялся, чтобы выглянуть на улицу, снаружи стало белым-бело.
Было уже почти десять, когда мы ушли. Прежде чем покинуть палату, я слегка сжал пальцы Мэгги и поцеловал. Ее губы были теплыми и мягкими. Свет оранжево-желтого фонаря на парковке за окном проникал в палату, наполняя ее призрачным золотистым сиянием.
– Мэгги… – прошептал я. – Все, что случилось… В этом никто не виноват. Это просто случилось, вот и все… – Я прикоснулся носом к ее носу. – Я люблю тебя, Мэг. Люблю всем сердцем.
Я и Блу вышли в пустынный и темный коридор. Свет горел только на сестринском посту: дежурная медсестра читала «Инквайрер» и жевала сырные шарики из пакета. Шагая мимо нее, я снова с удивлением подумал, что сегодня действительно в первый раз засмеялся при Мэгги. И Аманда тоже. В этом было что-то очень приятное, бодрящее, почти обнадеживающее. Мне даже показалось, что Мэгги – пусть она спит не обычным сном и пока не может проснуться – было необходимо услышать мой смех, потому что в последний раз я смеялся при ней за несколько часов до того, как мы отправились в родильное отделение и моя жизнь покатилась кувырком.
Прежде чем выйти на улицу, нужно было миновать комнату ожидания. Здесь на отдельном столе стоял радиосканер, с помощью которого дежурный отслеживал сообщения полиции и машин «Скорой помощи». Для отделения экстренной помощи это был своеобразный центр управления полетами, но для посторонних – посетителей или сопровождающих – сканер служил чем-то вроде развлечения. Невольно я прислушался к шипению статики и вдруг услышал спокойный голос Эймоса, который сообщал, что везет в больницу пациента и что сейчас он находится чуть западнее пастбища Джонстона.
В этом не было ничего необычного. В течение недели Эймос ездил в больницу почти так же часто, как и в тюрьму.
– Знаешь, Гуталин, – частенько говорил ему я, – если тебя выгонят из полиции, ты вполне можешь устроиться водителем «Скорой». Думаю, тебя возьмут с дорогой душой. У тебя уже сейчас прекрасно получается скакать по пробкам, да и все кодовые фразы ты знаешь.
Но Эймосу мои слова не казались особенно смешными.
Сегодня сочельник, подумал я, и Эймос наверняка везет в больницу какого-нибудь пьянчужку, который перебрал на рождественской вечеринке, с кем-то подрался и сейчас нуждается в том, чтобы хирург наложил ему пару-тройку швов. Сам я на месте Эймоса не стал бы слишком канителиться с нарушителем. Я отвез бы сукиного сына в тюрьму, заклеил бы ему разбитую рожу пластырем и оставил отсыпаться до утра, но мой приятель был не таков.
Потом мне пришло в голову, что, если Эймос находится сейчас к западу от пастбища Джонстона, значит, он движется на восток по Двадцать седьмому шоссе и будет в больнице минут через десять. Отвечать на его расспросы мне не особенно хотелось, поэтому мы с Блу поскорее вышли через автоматические двери на парковку.
Не успел я сделать и двух шагов, как ноги у меня поехали и я со всего маху сел на землю. Еще немного, и я сломал бы себе крестец. Асфальт на площадке был сплошь покрыт толстым слоем исключительно скользкого льда, слегка прикрытого снегом, и подняться мне удалось далеко не сразу. Наконец, проклиная все на свете, я вцепился в фонарный столб и, кое-как вскарабкавшись на ноги, потер ушибленный зад. Слава богу, подумал я, никто не видел, как я грохнулся. В особенности мисс Сырные Шарики…
У Блу подобных проблем, к счастью, не возникало. Он твердо стоял на своих четырех лапах и с подозрением наблюдал за моими упражнениями.
– Что смотришь? – сказал я ему. – Идем…
Парковка к этому времени совершенно опустела. То и дело оскальзываясь на льду, я добрался до машины и залез в кабину. Несмотря на холод, мой старенький грузовичок завелся с полпинка. Да, с каждым годом мой «Шеви» жрет все больше масла, но во всех прочих отношениях это чрезвычайно удачная модель. Я бы даже сказал – одна из лучших. Даже в такую погоду я вполне мог на нее положиться. Правда, стрелка указателя топлива подрагивала около нуля, но я был уверен, что до дома мне бензина хватит.
Мы выехали со стоянки на дорогу, я привычно нажал газ и тут же почувствовал, что кузов резко повело вправо. Секунда – и грузовичок развернулся на сколькой дороге почти на сто восемьдесят градусов, как в самых лихих полицейских боевиках.
– Перегазовал, – пробормотал я себе под нос. – Нужно быть поосторожнее.
Спустя десять минут я все еще был не дальше чем в трех милях от города. Медленно и осторожно я вел машину на восток по Двадцать седьмому шоссе. Дорожное полотно покрывал рыхлый снег толщиной в несколько дюймов, под снегом скрывался коварный лед, и мне приходилось быть очень внимательным, чтобы не улететь в кювет. Температура упала до двадцати семи
[55] градусов и, похоже, собиралась понижаться дальше.
Держа руль обеими руками, я пристально всматривался в снежную целину впереди, но мысли мои блуждали. В конце пути меня ждал холодный, темный и пустой дом, где предстояло в одиночестве встречать Рождество, которое могло бы стать первым снежным Рождеством в нашей с Мэгги совместной жизни. Но Мэгги осталась в больнице, и мне было до слез жаль, что она не увидит снега, который так любила.
Одиноко. Грустно и одиноко было мне сейчас!..
Домой я не торопился, поэтому перед подъемом, начинавшимся рядом с заснеженным пастбищем Джонстона, я включил первую передачу и пополз еще медленнее. Перевалив через гребень холма, я стал спускаться по его обратному склону, тормозя по преимуществу двигателем. Когда бо́льшая половина спуска осталась позади, я уперся в переезд через железную дорогу, которую лет восемьдесят назад китайские иммигранты строили для «Юнион пасифик».
Снег усилился, он налипал на лобовое стекло, укутывая его словно плотным белым одеялом. Пришлось переключить «дворники» на ускоренный режим, и все равно я почти ничего не видел. Переехав рельсы, я краешком глаза заметил с левой стороны дороги какое-то красноватое свечение. Двигался я со скоростью пешехода, поэтому остановиться мне не составило труда. Притормозив на безопасном расстоянии от переезда, я опустил стекло дверцы и высунул голову наружу. Глядя в темноту – туда, где мне почудилось красноватое зарево, – я изо всех сил напрягал зрение, пытаясь разглядеть что-то за плотной белой пеленой, которая хлестала меня по лицу. Вскоре я действительно увидел какой-то красный огонь, похожий на задний фонарь автомобиля, вот только там, куда я смотрел, никакого фонаря – не говоря уже об автомобиле – просто не могло быть. Должно быть, именно поэтому я с самого начала и обратил на него внимание.
