– Как дела? – поинтересовался я.
Не отвечая, Брайс нырнул в сарай и некоторое время возился там у самого порога, что-то ища. Выбросив наружу через голову несколько предметов, он крикнул:
– Эй, профессор, подай-ка фонарик.
Я протянул ему фонарь, болтавшийся на ручке двери, и Брайс исчез в глубине сарая. Не знаю, откуда он узнал о моей ученой степени – не от меня, это точно. Я никогда не рассказывал ему о своем образовании, а ни от кого другого он об этом услышать не мог – все-таки мы вращаемся немного в разных кругах. Больше того, я абсолютно уверен, что за последние лет восемь Брайс если с кем-то и разговаривал, то только со мной, с Мэгги и Джоном Кэглстоком (водители пикапов, доставлявших ему пиво и продукты, понятно, не в счет). С другой стороны, я прекрасно понимаю, что этот отставной морпех, разыгрывающий из себя убежденного одиночку и запойного пьяницу, любителя играть на волынке и расхаживать голышом, на самом деле знает об окружающих гораздо больше, чем полагает большинство людей, живущих за пределами его персонального ада. Иногда я даже спрашиваю себя, кто из нас спятил – Брайс или все мы?
Из сарая Брайс появился с огромным предохранителем в руках. От усилий он вспотел – его лицо блестело, крупные капли пота стекали по лбу и по щекам.
– А это зачем? – спросил я, показывая на бутылку «Жидкого водопроводчика», которую Брайс прицепил к поясу, словно кобуру. Все прочие инструменты он оставил в сарае.
– Проектор сломался. – Брайс строевым шагом прошел мимо меня, держа курс на проекторную вышку.
– Понятно. – Я видел, что мой приятель принял какое-то решение, и никакие мои слова не смогут его отвлечь: он непременно сделает, что задумал. – А средство для прочистки труб тебе зачем?
Брайс остановился, посмотрел на притороченную к ремню бутылку и нахмурился, словно решал какую-то сложную логическую задачу.
– Ах это, – проговорил он наконец и зашагал дальше. – Это бензин.
– Зачем тебе бензин? – Иногда мне бывало очень нелегко уследить за ходом его мыслей, хотя с годами я научился неплохо понимать Брайса.
– Затем, что… – Он достиг проекторной вышки и начал подниматься по лестнице в будку киномеханика наверху. – …Если предохранитель не будет работать, я сожгу весь этот хлам к едрене фене.
– Ах вот как, – проговорил я. – Может, помочь тебе с предохранителем?
– Не-а… – Со лба Брайса снова покатились крупные капли пота. Руки у него тоже были мокрыми, с локтей капало, и я боялся, что его может тряхнуть током. – Там ничего сложного нет. Я знаю, что куда совать.
Судя по тому, как сильно он потел, а также по его ясным и четким ответам, Брайс сегодня не пил, и я подумал, что это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что разговаривать с пьяным Брайсом было нелегко. Плохо, потому что наши беседы на трезвую голову частенько заканчивались взрывом или пожаром. Или и тем и другим сразу. В общем, подумал я, если не влить в Брайса пару банок пива – и как можно скорее, – пожара не миновать.
Тем временем Брайс вставил предохранитель в укрепленный на стене щиток и поднял рубильник. Катушки проектора сразу закрутились, и на экране появилось призрачное, едва различимое при дневном свете лицо Клинта Иствуда. Клинт закуривал короткую сигару и, прищурившись, смотрел из-под полей поношенной широкополой шляпы прямо в объектив кинокамеры.
– «Хороший, плохой, злой»
[51], – пояснил Брайс, показывая на экран. – Я досмотрел почти до середины – до того места, где злой парень ведет Иствуда в пустыню на верную смерть. И тут – трах! – долбаный предохранитель перегорает! – Брайс сплюнул. – Ох и разозлился же я! Представляешь, я потратил три дня, чтобы найти бобину со второй частью фильма, а эта чертова железяка так меня подвела! – И он провел кончиками пальцев по ручке подвешенной к поясу бутылки.
– Представляю! – сказал я.
– Ладно. Как насчет пивка? – предложил Брайс.
– Спасибо, но я пас. – Я выставил вперед ладони. – Я ехал в город, а к тебе заглянул по пути. Просто проведать.
Брайс посмотрел на меня уголком глаза.
– Может, передумаешь? Сегодня вечером у нас тут будут показывать «Рио Лобо».
«Рио Лобо» – классический фильм с Джоном Уэйном, который уже много лет находится в первой пятерке моих любимых вестернов, и Брайсу это отлично известно. Должно быть, подумал я, сегодня ему нужна компания, вот он и соблазняет меня испытанной классикой.
– Спасибо, приеду, – сказал я и кивнул. – Блу тоже приглашен?.. – уточнил я на всякий случай. С Брайсом никогда нельзя быть ни в чем уверенным на сто процентов.
Брайс посмотрел на Блу и, утвердительно кивнув, повернулся и промаршировал назад к сараю.
В больнице все было нормально, если, конечно, подобное место можно считать нормальным: люди в белых халатах ходят по коридорам, тыкают других людей иголками или разрезают им животы, чтобы извлечь оттуда что-нибудь лишнее или, наоборот, вставить что-то предположительно полезное. Не поймите меня неправильно, я вовсе не против больниц, и все-таки в них мне чудится что-то противоестественное. Сами посудите, где, в каких других местах мы позволяем посторонним людям проделывать с собой вещи, которые делают с нами в больницах? При каких еще обстоятельствах слова «снимайте штаны» или «раздевайтесь» не несут в себе сексуального подтекста, являясь всего лишь частью ежедневной рутины? Где, как не в больнице, вам могут распилить череп, сделать массаж простаты, удалить раковую опухоль или вставить в грудь силикон? То-то и оно… Если марсиане когда-нибудь все же прилетят на Землю, у них может возникнуть немало вопросов по поводу наших больниц.
Вбежав в палату вместе со мной, Блу сразу же запрыгнул к Мэгги на кровать и, облизав ей лицо и руку, свернулся клубком в ногах. Сиделка, которую я не знал, заглянула в дверь, недовольно оглядела Блу и уже собиралась что-то сказать, но я посмотрел на нее так, что она почла за благо поскорее ретироваться. Замечания по поводу присутствия в палате собаки мне перестали делать уже несколько месяцев назад.
Волосы у Мэгги были причесаны, носки и постельное белье выстираны, жалюзи на окнах наполовину опущены, а одеяло для Блу расстелено в углу. На тумбочке стояла чашка с колотым льдом, который явно предназначался не для Мэгги, а для меня. Похоже, кто-то узнал о моей привычке грызть ледяные кубики.
Этим «кем-то», несомненно, была Аманда, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь. «Но как может девушка на последнем месяце беременности, которая работает по ночам и едва передвигается на чудовищно отекших ногах, успевать все это?» – подумал я. Мне казалось, что и полностью здоровый человек не смог бы сделать столько, сколько она.
Я сидел с Мэгги целый час, неторопливо рассказывая ей о последних новостях. Я рассказал ей о Брайсе и сгоревшем предохранителе, о нашей ферме и о занятиях в колледже. В какой-то момент мне показалось, что дыхание Мэгги участилось, а губы напряглись, сжались – и снова расслабились. Ее дыхание… нет, оно не было ни тяжелым, ни болезненным. Я бы сказал, что оно было возбужденным, словно она переживала, восхищалась, волновалась вместе со мной.
