– О чем ты писал в своем эссе, Рассел.
К этому времени Рассел уже знал, какая процедура ему предстоит, поэтому ответил почти без задержки:
– Я посвятил его телевидению и тому, как оно влияет на детей.
– Хорошая тема. Расскажи мне о ней поподробней.
Рассел немного подумал.
– Вообще-то мне немного помогала моя сеструха.
– Ничего страшного, Рассел. Я же говорил: вы всегда можете обратиться за помощью, если она вам понадобится. А теперь расскажи мне о своей работе.
Молчание. Юджин и Мервин, похоже, были сыты моим допросом по горло, и по ним это было хорошо заметно: оба недовольно хмурились. Перехватив мой взгляд, Юджин пискнул:
– Я написал свое эссе давно, но я написал его сам!
– Ладно, пока Рассел думает, начнем сначала. Юджин, расскажи мне хоть что-нибудь о своем исследовании.
Я не поленился повторить всю процедуру с самого начала – сначала с Юджином, потом с остальными двумя, и с каждой минутой меня все сильнее охватывали беспокойство и… страх. Я проигрывал; во всяком случае, я не добился того, чего хотел, а в данном случае это было равносильно поражению. Проигрывать мне не хотелось, и не только из самолюбия, но и по другим причинам, так что в конце концов я основательно разозлился. Отложив четыре работы в сторону, я сказал:
– Никто из вас не хочет мне ничего сказать? Ты, Рассел?.. Или ты, Мервин? Совсем-совсем ничего?..
Молчание. Тяжелое, плотное, оно было похоже на кирпичную стену, которую невозможно пробить голыми руками.
– Юджин, расскажи мне о выбранных тобою стихотворениях. Я уже понял, что одно из них принадлежит перу Эмили Дикинсон. С какой точки зрения ты пытался его анализировать?
Тишина. Ни один из четверки не произнес ни слова, но их непроизвольные жесты и телодвижения были достаточно красноречивы. Похоже, обмен невербальной информацией шел полным ходом. Не издав ни звука, Рассел, Алан, Мервин и Юджин пришли к некоему общему решению, и я догадывался, что это может быть за решение. До них наконец дошло, что, если они выступят против меня единым фронтом, у них будет гораздо больше шансов выйти сухими из воды, чем если каждый из них будет пытаться выкрутиться в одиночку.
Юджин первым нарушил молчание. Усмехнувшись мне в лицо, он проговорил неприятным, гнусавым голосом:
– Говорю вам, профессор: я написал это эссе давно – как только вы нам его задали, поэтому прямо сейчас я уже не помню всех подробностей. – Он ткнул в мою сторону пальцем, и мне захотелось напомнить ему, что показывать пальцем на людей, в особенности на тех кто старше по возрасту или занимает более высокое положение, невежливо. – Но я его написал! – Юджин неуверенно хихикнул и, откинувшись назад, развалился на стуле с таким видом, словно последнее слово осталось за ним.
Я снова повернулся к Мервину.
– Давай поговорим о твоей работе. Итак, откуда ты все-таки почерпнул свои замечательные идеи?
Мервин ссутулился, засопел и, отвернувшись, стал смотреть в окно.
– Алан, объясни, пожалуйста, почему стиль и структура этого эссе так сильно отличаются от твоих предыдущих работ?
Нет ответа.
– Рассел?..
Я снова взял их работы в руки, выровнял легким ударом о стол и снова положил перед собой. Четыре пары глаз с неослабевающим интересом следили за каждым моим движением. Я посмотрел в окно, потом не спеша повернулся к ним.
– Спрашиваю в последний раз, джентльмены: никто из вас не хочет ничего мне сказать?
Они знали, что́ я имею в виду. И я знал, что они знают. А они, в свою очередь, знали, что я знаю, что они знают.
Пат.
Я переводил взгляд с одного лица на другое и не представлял, что еще сказать, как достучаться до их душ. В конце концов я взял со стола злополучные папки с работами.
– Думаю, вы отлично знаете, как это называется…
Ни один из них не посмел взглянуть мне в глаза.
– …И вам прекрасно известно, как посмотрит на это администрация колледжа.
Тишина.
– Ну, Юджин, как это называется?
Он выпрямился.
– Я не знаю, профессор, но я сам написал свою работу. Мне нужно прослушать этот курс чтобы благополучно закончить обучение, поэтому я сам написал свою работу.
Юджин предлагал мне сделку, которую ему отчаянно хотелось заключить, но он еще не знал моих условий.
– А ты, Мервин? Как бы ты это назвал?
– Я тоже сам писал свое исследование.
– Алан, ты?..
– Я… я сам напечатал это эссе.
Рассел был последним, к кому я обратился.
– Ну а как бы ты назвал подобное, Рассел?
Он не шелохнулся. Не произнес ни слова. Кажется, даже затаил дыхание. Эти ребята нашли выход, я – нет. Они могли одержать надо мной верх и знали это – во всяком случае, подобный исход казался им вполне вероятным. Если ни один не признается – я проиграл. Точка.
Я взял в руки работы, потянулся к рюкзаку, словно собираясь убрать их, потом снова положил на стол и посмотрел на Рассела. Стоит ли мне пытаться разыграть единственный оставшийся у меня козырь, гадал я. Очень, очень тихо я спросил:
– Скажи, Рассел, а как бы назвал это… твой отец?
Рассел дернул головой, словно я его ударил, и крепко зажмурился.
– Я не… Зачем вы, профессор?! – С этими словами он провел по лицу своей могучей ладонью, заморгал и, опустив голову, уставился в стол перед собой. Его сильные плечи опустились, он вздохнул, широкая грудь поднялась и снова опустилась. Через мгновение Рассел вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза.
– Он назвал бы это жульничеством, сэр.
Шах и мат.
Мервин и Юджин заметно загрустили, сдулись, как проколотые шины. Алан молчал.
– Спасибо, Рассел. – Я кивнул. – Я тоже назвал бы это именно так.
Поднявшись, я обошел стол и уселся на край, болтая ногами. Четверо студентов остались на прежних местах. Головы у них были опущены, но исподлобья все четверо поглядывали на меня. Время словно остановилось. Секунды тянулись как резина.
После довольно продолжительного молчания я в очередной раз повернулся к Расселу.
– Прежде чем мы продолжим, я хотел бы сказать тебе одну вещь… Только что ты продемонстрировал такую честность и силу духа, каких я не видел уже давно. Я не оправдываю то, что ты сделал, но твои слова… В общем, спасибо, Рассел. Если бы ты только знал, как ты меня порадовал!
И я повернулся к Алану.
– Ну а как бы ты назвал свой поступок?
Он вздохнул, трагично приподнял брови и проговорил со смирением и искренностью в голосе:
