– Опасно не только оружие, бализки, опасен кипяток, опасен газ, опасны ножницы, ножи, огонь…
– Успокойся, любимая.
– Спящий боксер-тяжеловес так же уязвим, как крохотный муравей. И есть же не только ты! Есть Помм, есть Маэль… Приезжают Шарлотта, Сириан и Альбена. И Сара! Я не хочу в один прекрасный день очнуться и узнать, что убила или ранила кого-то из вас.
– Такого не случится, – говорю я.
– Хочешь доказать, что ты меня любишь по-прежнему? Отдай мне ружье.
– Ни за что.
– Хорошо, проблему можно решить иначе.
– Разумеется. Ты будешь лечиться и…
– Не рассказывай мне сказок, ладно? Слишком поздно. Ладно, так и быть, я доживу свой век, но при одном условии.
– Каком?
Ты смотришь мне прямо в глаза и произносишь два слова, которые не должны были бы иметь к тебе отношения в твои пятьдесят шесть:
– Дом престарелых.
6 февраля
Жо – Лорьян
Восемь месяцев назад ты хотела покончить с собой, Лу, а я убил тебя, не дав тебе это сделать. Я выбрал, как мне казалось, меньшее из зол. У тебя поехала крыша, и ты перебралась под крышу дома престарелых. Мы с друзьями основали Общество помощи женам отсутствующих мужей, но тебе я не помог.
Сегодня на твоем нотариусе пуловер без крокодила, такой же розовый, как «жозеф» у меня на плечах. Сразу перехожу к главному, говорю ему:
– Мои дети счастливы.
Он открывает ящик стола, достает бутылочку, протягивает мне. Кладу ее в карман куртки.
Такси останавливается перед морским вокзалом. С утра у меня в голове поет и поет Жан-Луи Обер. Поет Alter ego. Я и сам бормочу себе под нос эту песню, пока иду к погрузочной площадке, с которой машины въезжают на паром.
Напеваю: «И жизни мне недостает, и времени недостает, и так недостает тебя, мой alter ego…» Здороваюсь с водителями грузовиков, с матросами. Спрашиваю, нет ли у кого-нибудь пассатижей. Мне тут же их протягивают.
Сажусь в сторонке на камень, ударяю пассатижами по пробке, сургуч раскалывается, на землю падают кроваво-красные обломки. Вынимаю пробку и сразу же прижимаю к уху горлышко бутылки. И вспоминаю… слышу твой голос, он ласкает мне щеку, эхо твоих слов уносит ветер, но я могу поклясться, что ты сказала мне, секунду назад сказала, что меня любишь.
Внутри два листка бумаги: наш договор и твое письмо. Пытаюсь их вытащить, но не могу, пальцы слишком толстые. Я мог бы разбить бутылку о камень, но не хочу: и сам, наверное, поранился бы, а уж дети и собаки, которые тут бегают, точно порезались бы осколками стекла.
Лезу в карман за очками – и не нахожу.
– Ах ты черт!
Забыл очки на острове. Ты была зорче сокола, а я без очков никуда не гожусь. Я старею и буду стареть, а у тебя не появится ни единой морщинки. Я скоро стану дряхлым вдовцом, а ты так и останешься молодой покойницей. Если я проживу еще двадцать лет, окажется, что я по возрасту мог бы быть твоим отцом. Танталовы муки – держать в кармане твои слова и не иметь возможности ни достать их оттуда, ни прочесть. Закрываю глаза и возвращаюсь на десять лет назад, в вечер летнего солнцестояния, в тот вечер…
Десять лет тому назад
Жо – остров Груа
– За любовь! – сказал я, глядя тебе в глаза в вечер летнего солнцестояния на пляже Гран-Сабль.
– Так и смотри мне в глаза, пока пьешь, Жо, а то ведь семь лет без секса!
Под угрозой повиновался. Ты попросила вспомнить какую-нибудь подходящую к этой минуте песню. Я напел, чуть-чуть переиначив текст: «Остров между небом и тобой, остров только мой и только твой…» – а ты мне ответила: «Давай воспевай жизнь, как будто завтра умрешь!» Ты была грустная – только что умер твой дед, чудесный теплый человек, умница, он был сражен старческой деменцией, сопровождавшейся дикой агрессией. Ты сердилась на его врачей, ты обвиняла моих коллег в том, что чересчур рьяно его лечили. И вдруг произнесла серьезнее не бывает:
– Мне бы хотелось быть уверенной, что всегда и во всем могу на тебя рассчитывать, Жо.
– Без «бы», бализки! Ты всегда и во всем можешь на меня рассчитывать. Я бы жизнь за тебя отдал!
– А если бы надо было взять? Ты сражаешься за своих пациентов до последнего… Я хочу, чтобы ты поклялся спасти меня, если когда-нибудь это будет необходимо, если я стану как дедушка.
– От чего или от кого спасти? От песчаной блохи, которая вот-вот вопьется тебе в лодыжку?
Ты вскрикиваешь и поджимаешь ноги.
– Ты умеешь лечить людей, Жо, ты знаешь, как положить конец их страданиям, ты когда-то сделал укол человеку без головы.
Я был тогда совсем молодым интерном, работал в «скорой». Я только что впервые принял роды на дому и был вне себя от радости. Сразу же поступил следующий вызов, и я очутился перед машиной, водитель которой, старик, забыл пристегнуться, и ему буквально снесло голову. Остался только рот – и ничего над ним, ни носа, ни глаз, ни волос. Череп разлетелся вдребезги, куски мозга приклеились к ветровому стеклу, но сердце билось, хоть и беспорядочно. Живот был продавлен, ноги раздроблены, но руки держались за баранку. Он был страстным курильщиком и большим пьяницей, так что его органы никому бы не могли послужить. Жену его, очень похожую на мою бабушку, извлекли из машины, у нее был шок, она медленно из этого шока выходила и все время повторяла: «Как мой муж? Он не протрезвел и заснул за рулем. Как мой муж?..» Я не хотел, чтобы у нее сохранилось жуткое воспоминание о растерзанном старике без лица и без ног, увешанном приборами, которые пищат, создавая иллюзию жизни. Зрелище было невыносимое, и я ввел ему ампулу препарата, от которого через несколько секунд сердце его остановилось. Теоретически я его убил. Я убил мертвеца, пользовавшегося в тот момент временной отсрочкой, убил, остановил фибрилляцию в грудной клетке. И рассказал тебе об этом в тот же вечер, после чего напился, но не сел за руль. Напился дома, в полной безопасности, в твоих объятиях. Я никогда никому об этом не рассказывал, только тебе.
– Я не горжусь своим поступком, хотя и не жалею о нем. А при чем тут это?
– Мы счастливы с тобой, бализки, но кто знает, какое будущее нам уготовано? Если у меня обнаружится смертельная болезнь и будет так плохо, что лучше уж подохнуть, если я превращусь в слюнявый овощ и на меня будут накатывать приступы бешенства… пообещай, что поможешь мне уйти.
– С ума сошла?
– Да. По тебе как сходила, так и схожу до сих пор. И клянусь, что сделаю то же самое, если ты меня об этом попросишь. Если не попросишь, буду преданной сиделкой в бельишке из секс-шопа, буду истово ухаживать за тобой до твоего последнего часа. Но мне противна мысль, что я могу годами медленно тлеть и не помнить, как я тебя люблю.
