Этот тип нас совсем не знает. Видит перед собой здоровенного вихрастого островитянина с дурацким повисшим носом и с дурацким оранжевым свитером на плечах. Видит его сына, похожего на отца как две капли воды из Атлантики, но в версии парижского бобо
[27], видит его вполне приличную морковноволосую невестку со стрижкой каре, видит его прелестную блондинку-дочь с палочкой, без которой она не может ходить…
Сириану с тех пор, как тебя так внезапно и след простыл, со мной неуютно, а вот чтобы Сару привести в замешательство, этого мало. Когда люди, увидев ее в кресле-каталке, смущаются, не зная, как с ней себя вести, она их еще и провоцирует – шепчет: «Я на самом деле русалка, у меня вместо ног длинный рыбий хвост…»
– Наш отец очень вам благодарен, мэтр… – начинает Сириан.
Так. Придется сразу же обозначить свою территорию, иначе все полетит в тартарары. Он займет мое место, и единственное, что мне останется, – переехать в дом престарелых.
– Я вдовец, Сириан, а не слабоумный. У тебя скрылась из глаз мать, но я-то пока еще тут, ну и не стоит говорить от моего имени. Ясно?
Он терпит удар, а я прикусываю губу: зачем было говорить «скрылась из глаз»? Так и вижу тебя в летнем платье, вижу твои длинные загорелые ноги, твою гордую грудь, твой чувственный рот. Старухи умирают, женщины – исчезают из глаз. Ты исчезла, Лу. И оставила меня с дырой в сердце.
Нотариус откашливается. На нем шикарные джинсы и фирменный свитер с крокодилом. Он похож на твоих племянников из замка. Твой отец долго на меня злился за то, что я тебя похитил и увез на свой остров. Прочный, как скала, твой отец рухнул, как рухнула бы башня, один в своем парке, свидетелями послужили только рвы с водой и лебеди. Он был прав, настойчиво требуя, чтобы мы оставались с ним: будь я тогда в замке – может, спас бы его.
У твоего нотариуса снобистская манера говорить. Я говорил таким же тоном, беседуя с пациентами, которые не понимают другого языка. Но во сне я говорю так, как говорят на Груа, это ты услышала как-то ночью.
– Покойная, – торжественно провозгласил нотариус, – завещала принадлежащую ей часть квартиры на бульваре Монпарнас своему мужу, а принадлежащую ей часть дома на острове Груа – в совместное владение своим детям.
Мы приняли когда-то это решение вместе в надежде побудить таким образом Сириана и Сару вернуться на остров. Дом достаточно велик, чтобы мы не сидели друг у друга на голове, и я буду поддерживать его для детей в нормальном состоянии.
– Сейчас я вам зачитаю последнюю волю покойной, – продолжает нотариус.
Сириан и его жена сидят на краешках стульев. Сара, которая выбрала глубокое кресло, откинулась на спинку, Федерико с Джульеттой оседлали подлокотники, и нотариус приподнял бровь, заметив татуировки.
– «Жо, Сириан и Сара, пожалуйста, живите дружно, соблюдайте все традиции, сохраняйте наши семейные ценности. Продолжайте собираться все вместе на Груа по праздникам».
Дети послушно кивают.
– Мы не оставим вас одного на Рождество и Пасху, Дедуля! – с пафосом восклицает Альбена.
Она никогда не соглашалась говорить мне «ты».
– Все путем, вперед идем, – добавляет Сара, заговорщически мне подмигивая.
– «Я хочу, чтобы Помм и Шарлотта научились у моей подруги Люсетт делать…» Шум… тшум… тшумпо? – В голосе нотариуса явственно слышится вопрос.
Он пытается произнести слово так, как оно пишется по-французски, а у нас на острове говорят: чумпооооот. Чумпот готовят на соленом масле и сахаре-вержуаз
[28], и кунь-аман
[29] рядом с ним – диетическое блюдо. У тебя чумпот никогда не получался.
– Альбена училась у великого кулинара, – говорит Сириан, – она поможет Шарлотте.
Жаль мне этого великого кулинара, которому приходилось – пусть даже только на уроках – сосуществовать с моей невесткой… Для приготовления чумпота нужен не только сахар – нужна любовь, а вот любовью на семинаре для депрессивных парижанок не запасешься.
Нотариус как-то странно смотрит в мою сторону Улыбка замирает у меня на губах, сердце на мгновение тоже замирает и тут же несется со страшной силой. Экстрасистола. Кладу потихоньку на правое запястье указательный и средний пальцы левой руки, чтобы прощупать пульс. Пульс бешеный, но боли в груди я не чувствую. Печально. Вот был бы номер, откинь я сейчас копыта от инфаркта – прямо тут, при детях, в конторе нотариуса! Меня удостоили бы заметок в «Уэст-Франс» и «Телеграмм». В прежние времена говорили не «откинуть копыта» или, там, «сыграть в ящик», а «разбить трубку», потому что умирающему вставляли в рот глиняную трубку, и, когда человек с трубкой во рту отдавал Богу душу, нижняя челюсть у него опускалась, трубка падала и разлеталась на кусочки. Я открываю рот так, будто выпустил невидимую трубку, и Сара это замечает. Меня тревожит выражение глаз нотариуса. Наверняка ты мне подстроила какую-то ловушку, я же тебя знаю.
И впрямь.
– Покойная добавила особое условие, касающееся вас, доктор, и связанное с завещательным распоряжением.
Ну вот, приехали. Что я должен сделать, Лу? Взять «тарзанку» и спрыгнуть с Коровьего камня в залив Пор-Сен-Никола? Залезть на колокольню и отпустить на волю тунца? Отремонтировать дом престарелых, сделав стены красными в синий горошек? Чувствую, что меня ожидает нечто забавное…
– Первый параграф мне следует прочесть при всех.
Нотариус выдерживает паузу, наслаждается эффектом. Ну точь-в-точь ведущий реалити-шоу.
– «Моему мужу Жо».
Я морщусь, меня смущает, что этот мальчишка произносит вслух твои слова.
– «Мы были чертовски сильно влюблены друг в друга…»
Для начала ты решила меня умаслить. Инстинктивно втягиваю голову в плечи и готовлюсь к удару.
– «Но ты меня предал, любимый…»
Что?! Я отшатываюсь, меня будто и в самом деле ударили. По-твоему, это смешно? Пусть я и посматривал иногда на других женщин, но ведь не больше! Хорошо-хорошо, я даже и мечтал о некоторых, хотел их, только я никогда тебя не обманывал! Послушать моих друзей – так я вообще какой-то вымирающий вид. Этакий влюбленный динозавр.
Сириан испепеляет меня взглядом. Альбена изображает отвращение ко мне. Сара удивлена. Помм и Шарлотта там, на острове, наверняка убивают друг дружку.
