Наш столик прямо над водой. Меньше чем в кабельтове от нас – лодка, в ней счастливый рыболов. В прекрасных глазах Дэни играют отблески пламени камина. Кожа у нее золотистая. Серебряное платье облегает фигуру. Мне повезло.
– Помнишь чайку Джонатана? – Я накрываю ее ладонь своей.
Как меня всегда возбуждал этот ее горловой смешок.
– Я не фанатка пернатых, они только и делают, что гадят где попало.
Зеркало треснуло. Платье ей тесно, и вообще оно вульгарное. В углу ее рта мерзкий прыщ. Загар искусственный. Она не любит ни детей, ни рисунков мелом, ни собак, ни птиц. Она любит только себя одну.
Жо – Париж
Мы не знали, когда у Сириана назначена встреча с Дэни. Твоя крестница решила на всякий случай дежурить у отеля каждый день. Вчера весь вечер так и прождала напрасно, зато сегодня сорвала джекпот!
– Получилось! Ура! – кричит она.
– Ну и как все было?
У Эстер потрясающие глаза, удивительное чувство юмора, и она все ловит в секунду. Она обожает группу Tokio Hotel, она хотела стать хирургом, потом ветеринаром, потом журналисткой, она воспитывала кроликов, морских свинок, собак и кошек, а только что вполне успешно сдала экзамены на бакалавра, сейчас она увлекается философией и социологией, а потому ей очень интересны люди.
– Я довела ее до ручки! Она жутко распсиховалась!
– Давай рассказывай.
– Я нарисовала морскую птицу на тротуаре прямо перед ее дверью, ну и она сорвалась с тормозов. Волосы я раскрасила смывающейся краской в разные цвета, а губы, знаешь, так готичненько намазала черной помадой, так что Сириану, естественно, было меня не узнать. И потом, он же бог знает сколько лет меня не видел. Последний раз… да, конечно, это было на свадьбе Мари-Альберик, мне было десять. Как жалко, что я не могла пойти на похороны Лу, я так ее любила.
– Знаю.
Твоя крестница всю душу вложила в роль. Она прошла кастинг – попрощалась с тобой самым достойным образом.
– Эта Дэни, она вся тряслась от злости. Если бы могла, расстреляла бы меня глазами, в клочья бы разнесла. Она вылила полную вазу воды на мой рисунок и швырнула мои мелки под автобус. Она бы и меня отправила под колеса, если бы не Сириан.
Представляю себе сцену у отеля. Давление у Дэни повышается, пульс частит, гипоталамус возбужден, миндалевидное тело, которое управляет эмоциями (не путать с миндалинами – теми, что в горле, ничего общего!), четверть секунды работает на автопилоте, кровь прилила к лобной доле и диктует ей: сражайся или беги. Так бывало еще с пещерными людьми, ничто не ново под луной. Потом-то человек берет себя в руки – гнев как реакция нервной системы длится в этом случае всего две секунды, но за эти две секунды человек способен убить себе подобного, или сбежать, расталкивая прохожих, или справиться с собой и дальше вести себя нормально.
– Мне осточертел Париж, хочу на мыс, там дивный пляж, – продолжает между тем Эстер. – Я нарисовала чайку над океаном, а Сириан спросил, читала ли я, когда была маленькая, книжку про какого-то Джона… Не знаю, о чем это он…
Джона? Я тоже ничего такого не припомню. Работа в отделении поглощала меня целиком, кардиология меня поработила. Сириан и Сара читали детские книжки, ты всегда была с ними, следила за их развитием, и я вполне тебе доверял. Вспомнил! Сириан мальчишкой увлекался миграцией птиц, и ты ему подарила книжку «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» – про то, как один маленький мальчик, сидя верхом на белом гусе, облетает всю Швецию. Наверное, он вспомнил эту историю, увидев белую птицу Эстер.
27 декабря
Патрис – Париж, Марэ
Когда-то мы жили вместе, и я знаю, как угодить Саре.
Распахиваю ногой дверь ее спальни и объявляю:
– Мадам, кушать подано!
Она потягивается, садится в постели. Ах, как же она хороша с растрепанными волосами… Ставлю ей на колени поднос. Мы оба голые. На работу сегодня не пойду.
– Чай, тосты, соленое масло, апельсиновый джем.
– Как это мило с твоей стороны, вот только я уже сто лет не пью чая.
Я надеялся на бессонную ночь, на акробатику, на телесные радости, но Сара слишком много выпила и, едва легла, уснула без задних ног. Что ж, удовольствовался тем, что разглядывал ее спящую, она стала еще красивее, еще неотразимее, чем была.
– Прости меня, пожалуйста.
– За чай – да, за все остальное – нет, – отвечает она.
Она просто сказочно прекрасна. А я ее упустил.
– Как ты, Сара?
– Неплохо, а ты?
– Я про здоровье? Как сейчас?
Она смеется, в смехе издевка.
– Разве я тебе не сказала? Эти кретины ошиблись, они думали, что у меня нейродегенеративное заболевание, которое обостряется с каждым приступом, такая гадость, которую неизвестно чем и как лечить. А в конце концов оказалось, что все не так страшно. Как видишь, я хромаю, отсюда и палка, но ведь и на нее я опираюсь не всегда. В общем, чувствую себя лучше некуда.
– Почему тогда по телефону ты мне сказала, что в инвалидной коляске?
– Захотелось пошутить.
– То есть ты не больна? И не была больна?
– Нет.
Она улыбается.
Я подло, трусливо бросил любимую женщину! Я предал ее без какой бы то ни было веской причины! Вся жизнь коту под хвост из-за ерунды! Пожираю ее взглядом:
– Ты могла бы мне сказать!
Она мажет джем на тост, потом спокойно отвечает:
– Зачем? Чтобы ты вернулся?
– Естественно! Значит, и рожать ты можешь?
– Естественно.
– Тебя не парализует?
– Никогда.
Забираю поднос, ставлю его на комод, набрасываюсь на Сару, страстно ее целую. Она меня отталкивает. Думаю, что это игра, повторяю попытку. Она вырывается:
– Вали отсюда, Патрис.
– Шутишь?
– А что, похоже? Давай выметайся. Быстро. – И машет рукой, словно отгоняет назойливое насекомое.
– Шутишь, как с инвалидной коляской.
– Нет.
– Но раз ты не больна…
– Что-что? – В голосе Сары лед. – Продолжай, становится интересно.
Растерянный, продолжаю:
– Мы могли бы снова поселиться вместе, стали бы семьей, подарили бы Джону брата или сестру…
Она хохочет. Смех у нее неестественный, и когда она смеется, то кажется не такой красивой.
– Слушать тебя тошно. – С этими словами Сара выдвигает ящик ночного столика и достает баллончик со спреем для самозащиты. – Эта штука заряжена перцем. Считаю до пяти. Если не исчезнешь, когда досчитаю, брызну тебе в глаза.
