Впрочем, мелю, Емеля, потехи ради, поскольку нету на руках бумаг, где чёрным по белому, с гербовым клеймом намертво начертано: ветлужский князь Никита Байбородин и боярский сын Никита Байбородин мои пра-пра-пра-пра…; а на нет и суда нет, без бумажки ты букашка, а уж тем паче не князь и не боярский сын. Паши и перепахивай архивные залежи, а всё одно: отеческая и материнская родова моя, к скорби, изведанная лишь до дедова колена, – воспетые мною в повестях и бывальщинах, забайкальские мужики и бабы, коих ни за какие пироги и пышки не променяю на князей и графей. Мой друг Иван Романов посмеивался: «У меня фамилия царская, болезнь дворянская – подагра, но родова – крестьянская; а умудрённый деревенский родич так бы молвил: «Оно и слава богу, что не угодили в родову графья да князья: дворяны – смутьяны… Кичился по-француски дворянин, пока не дал ему по шее крестьянин…»
«Вольнолюбивое» русское дворянство в XIX веке ослабло в православно-самодержавном духе, заразилось западноевропейским безбожием и либерализмом, засеяв в Русскую землю семя грядущей кровавой смуты. Но… за что боролись, на то и напоролись: вначале XX века дворяне, подобно шаткому духовенству, кровью смыли грехи перед родным народом и всяк перед своим родом.
Идолы
Городская чумазая весна. В торговых рядах дикого «шанхая» вытаял зимний мусор, где кочуют перекати-полем бичеватые воробьи, выклёвывая житные крошки из раскисших и прокисших, заплесневелых картонных тар и рваных пакетов. Пока им, жидикам, раздолье – раннее утро, но вот-вот грянут лукавые торгаши – китайцы, кавказцы и азиаты – с пёстрым барахлом и напористым ором; по-тараканьи деловито зашмыгают по «шанхаю», и отойдёт воробьям утренняя лафа. А посему успевайте, птахи, кормитесь, пока не привалил мамона.
Улица Пестерёвская: гостиные и торговые дома, любовно и затейливо измысленные иркутскими купцами-боголюбцами, сотворённые в белокаменной, кружевной лепоте посадскими мастерами; улица, повеличенная в память о благодетельном купце третьей гильдии Николае Васильевиче Пестереве, что от неуёмного благодеянья разорился, ныне – улица Моисея Урицкого, и мне, когда я слоняюсь по здешним лавкам, блазнится сам Моисей Соломоныч в кожаном лапсердаке, по-еврейски носатый, а чёрные и круглые ветхозаветные глазищи до краёв залиты тысячелетней скорбью и печалью, словно лишь вчера распял Христа, смахнул пейсы и схоронил до поры чёрную ермолку; потом мне видится, как Моисей Соломоныч, со своими единоверцами-единокровцами ухитивший российскую власть под кровавым знаменем кровавого гения, печально бродит по русской крови, убивая царских офицеров в петроградском подвале. Нелёгкая работа, без продыху, от зари до зари… Ах, Моисей, Моисей Соломоныч, христопродавец, вволю испил ты с братовьями православной кровушки, впрочем, и обольщённые, осатаневшие русаки тебе в том немало подсобляли, но погиб ты дивно, не от русской – от еврейской руки. Неисповедимы пути Господни, для коего нет ни эллина, ни иудея.
Вернули бы улице родное имячко, ан нет – похоже, и в нынешней власти Моисеева родня, а ворон ворону глаз не выклюнет. А сколь еще улиц, площадей и предместий увековечили христопродавцев?! И не подступись, завопят лихоматом: это – история, да и менять дорого! Сталин со Ждановым – не история, и о дороговизне власть не печалилась, махом своротили.
Дико бродить по городам российским: в стране свирепый капитализм, а центральные улицы сплошь – Ленина и Карла Маркса, кои с капитализмом боролись, не жалея живота. А может, для вида боролись, на деле же эдакий вид напускали…
Исповедуя и проповедуя не дворянский, а простонародный монархизм, угнетался я духом при виде языческих капищ, где …бесам жряху… воссылали славу Ильичу; и злорадно поминал байку конца прошлого века. Мимо Мавзолея Ленина по-черепашьи бредут два столетних ленинца; скорбно склоняют головы перед усыпальницей вождя. «Спишь, Кузьмич…» – вздыхает один; «Спит Лукич…» – согласно кивает другой.
Помню, вернулся в Иркутск из паломничества по забайкальским церквам, монастырям; еду в маршрутке и вижу диво на углу центральных улиц – Большой (ясно, Карла Маркса) и Муравьёва-Амурского (разумеется, Ленина). И случилось диво дивное возле «Кривой линии партии» – так дразнят и по сию пору жилой дом, куда селили партийных главарей; а диво вышло такое: накинули пролетарии – азиатские батраки – трос на Ильчёву шею, взметнулась к небу стрела крана, и повис Ильич, тросом сорванный с постамента; качается христопродавец, болтается, яко чугунная баба, рушащая стены старинных каменных хоромин. Сим идолом Россию крушили, а тут, слава Те Господи, азиаты своротили. Помянулось библейское: «Не сотвори себе кумира, и всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землей, да не поклонишися им, ни послужи им».
Ох, и возрадовался я: «Господи, неужели дожил до светлого утречка, и ныне своротят богоборца, что бельмом торчал в глазу». На радостях позвонил приятелю, и тот растолмачил: увезли Ильича плешь помыть – голуби загадили, а как азиаты паром отпарят да вехотками отшоркают, так и снова водрузят. И верно, водрузили азиаты идолище поганое – знать, заодно с ним и нынешняя власть.
И так с иными идолами… Вон кровавый Яков вместе с ленинской ватагой украл власть российскую, кою дворяны-смутьяны бросили псам; и, подобно Соломонычу, вдосталь попил, вурдалак, кровушки народной, за что и удостоился великой чести народной – сколь российских улиц, площадей и предместий поименовано его кличкой каторжной – Свердлов!.. Насосался кровушки русской, яко клещ; разбух, потом лопнул, и заплакала ленинская ватага…
Красуется каменный идол в устье иркутского района, прозванного его кличкой, и черносотенные казаки, не простившие супостату расказачивания, били Якова в лоб пузырями с кровавой краской, и, случалось, день-два торчал Яков посередь города, словно кладбищенский упырь с кровавыми губами, а потом власти мыли идола, искали казаков, чтоб покарать. Не тронь, наш мужик…
Православная церковь причислила к лику святых российского царя Николая Второго, вместе с семьёй принявшего мученический венец: «Царства земнаго лишение, узы страдания многоразличныя кротко претерпел еси, свидетельствовав о Христе даже до смерти от богоборцев, страстотерпче великий Боговенчанный царю Николаю, сего ради мученическим венцем на небесех венча тя с царицею, и чады, и слуги твоими Христос Бог, Егоже моли помиловати страну Российскую и спасти души наша» – так звучит тропарь царю искупителю Николаю. Причислив к лику святых царя и царское семейство, а ранее – священнослужителей, пострадавших от безбожной власти, отчего же Русская церковь не предала анафеме богоборцев ленинских?.. И нынешняя российская власть, на великие православные праздники чинно и прилюдно крестя лоб, чтит царя-страстротерпца и новомученников российских …вроде бы чтит, но …уж не вроде, а верно… чтит власть и царского убийцу – Якова Свердлова вместе с богоборческой нерусью, полонившей Русь. Ушкуйники с большой дороги, лукавые плуты, запутали народ русский, чтобы махнул рукой на эдакую жизнь, раскоряченную и пустился во все тяжкие: де, земля в тумане, народ в обмане. Но… не все коту масленица, придёт и пост, прижмёт хвост.
Живи смелей, скорей повесят.
Слушал намедни томящую до слёз русскую старину – песенное предание, легендарное изложение Крестных мук Иисуса Христа, слившие в себе народные и литургические песенные традиции. Плачея-вопленница выплакивает слёзную отпевальную, поминальную причеть:
