Я исполняю мечту дедушки, и через несколько месяцев мы летим на море. Он похож на ребенка. С восторгом плавает с маской и разглядывает разноцветных рыб. К концу отпуска перепробовал все сорта мороженого.
Через год после начала моей работы в Холмах расселяют жителей Лоскутков, а еще через полгода должны будут расселять всех жителей Старичьей Челюсти.
Строятся новые дома и отели. Дела на шахте становятся все лучше, новое оборудование позволяет минимизировать расходы на добычу даже глубоко залегаемых руд, и прибыль растет, вложения себя окупают, открывают новые шахты. Также разрастается Корпорация… Экспаты, приезжающие сюда, обучают местных работников и возвращаются обратно в родные страны. На Корпорации можно встретить все больше российских сотрудников.
Через несколько дней возвращается Ханна – проходит пять лет с тех пор, как она уехала от нас. Мы покупаем много разных продуктов: будем накрывать праздничный стол, ведь у нас два повода – новоселье семьи Брыковых и, да-да, Архипа тоже, ведь он уже давно стал членом их семьи, а также – возвращение Ханны.
Полуразрушенные бараки четвертого двора давно снесли, на их месте строят новые дома, в которые будут расселять жителей Старичьей Челюсти.
Я помню пустырь между бараками, на котором росла сухая трава. Этот пустырь наши мальчишки зимой заливали водой, а потом играли в хоккей. Теперь вместо пустыря – асфальтовая площадка. Детвора часто гоняет здесь на роликах. На площадке есть ворота, конечно же, не те, которые я помню, а новые. Мы с Китом очень любим приходить сюда по вечерам, с роликами, клюшками и мячом, играем в роллер-хоккей.
– Что с тобой, Кир? – удивленно спрашивает Кит. – Тебе не нравится игра?
– Нравится, – говорю я, возвращаясь из воспоминаний. Продолжаю охранять свои ворота и отбиваться от мячей, которые мне посылает Кит.
– Ну, тогда лови мяч! Этот ты точно не отобьешь! – Кит радостно бьет клюшкой по мячу, но я ловко отбиваю его.
В свои двадцать один Кит достиг уровня развития пятилетнего ребенка, это большой прогресс. Он быстро растет.
Игра Киту очень нравится. Он увлеченно катит свой мяч, приближается ко мне на роликах. Его глаза горят.
Кит летит ко мне, а меня вдруг накрывает приступом прошлой фантомной боли и потоком воспоминаний.
Я вспоминаю один страшный случай, однажды произошедший со мной на этом пустыре по вине Кита. Старого Кита, надо поправить. Кита-который-сдох.
Я на всю жизнь запомнил этот сырой октябрьский понедельник, пустырь между бараками в четвертом дворе Старичьей Челюсти, поляну, покрытую черной жженой травой.
Это был не наш день. Мы с Ваней и Игорьком только-только стали командой, и у нас не было четкого плана, как действовать всем вместе.
Архиповцы поймали нас у бараков, связали и волоком потащили куда-то прочь.
В один момент страх заполнил каждую клеточку моего тела. Куда нас ведут? Что с нами сделают? Какую боль Брык причинит нам на этот раз?
Сердце бешено колотилось, норовя вот-вот выскочить из-под ребер.
Они сцепили вместе решетчатые ворота и посадили нас туда, как хомяков в клетку. Они поливали нас холодной водой из бутылок, тыкали в нас палками, кидались камнями.
Внутри было очень тесно, пристраиваясь к одной стороне, мы тут же получали тычок палкой в спину. С визгами отскакивали к другой стороне, но и там нас ждали палки.
Их было человек десять, они окружили нашу «клетку» и ржали, свистели, выкрикивали обидные слова. Архип стоял поодаль, а главным мучителем выступал Брык.
– Винни-Пух, эй, Винни, не задави Барашка своим толстым задом!
Перед тем как запихнуть нас сюда, они стащили с нас куртки и обильно полили водой. Клетка была очень тесной, и я чувствовал, как ко мне прижимается дрожащий от холода Игорек. В нас кидали грязь, и я видел, что лицо у Игорька все черное. Наверное, я выглядел не лучше. Ваня сидел чуть сзади, поэтому его лица я не мог разглядеть.
Они расшатывали ворота, бросались на них, приставляя вплотную свои уродливые лица.
Брык кричал яростнее всех. Он больнее всех тыкал палкой. Каждый удар был будто не палкой, а мечом. Мне казалось, что он вот-вот проколет меня насквозь.
Я закрыл глаза и стал складывать первые пришедшие на ум буквы алфавита в слова.
– Эй, Бобер, сука Бобер! Не прохлаждайся там!
В меня бросили камень. Он ударил мне в бок, и я почувствовал, как резко обожгло кожу.
– Эй, медведь! Какой огромный толстый медведь! Снимай свои штаны! Мы сделаем из них отличные паруса для своего плота!
В Ваню тоже полетели камни.
– Как поживаешь, овца?
Я видел наглую ухмылку Брыка через прутья. Он обращался к Игорьку.
– Сейчас мы сделаем отличный шашлычок!
Бешеные глаза Брыка я не забуду никогда. Это были нечеловеческие глаза. Зрачки стали бесцветные, совсем прозрачные.
Он достал зажигалку и поджег заранее приготовленную палку с намотанной на конце тряпкой. Тряпка загорелась сразу же. Очевидно, ее заранее промокнули бензином.
Кит стал протаскивать через прутья горящий факел, пламя почти доставало до кожи. Сейчас, вспоминая тот день, я думаю, что Киту, на удивление, хватило мозгов не опалить нас. Он просто пугал нас, то приближая, то отдаляя факел. Но это приводило нас в такой ужас, что я до сих пор помню, как отчетливо чувствовал боль от тычков горящей палки. Остались фантомные ощущения от того, как вспучиваются волдыри на руках. Я осматриваю свои руки. Следы от ожогов должны остаться на всю жизнь. Руки чистые. Кит просто пугал нас.
Смех Брыка был ужасен. Я никогда не слышал ничего более ужасного.
Игорек визжал.
– О, да у нашего барашка девчачий голос! Блей, овца! Громче!
Мы бились в нашей клетке, пытаясь раздвинуть ворота. Но тщетно. С внешней стороны ворота держали десять человек.
Кит вскоре добрался до меня.
– А ты что, прохлаждаешься, Бобер? Сейчас мы подпалим твою крысиную шкуру! Эй, кто хочет отведать крысятины?
Раздался одобренный гул.
Мне казалось, что пламя обжигало. Но это ошибочные ощущения. Может, у Кита хватило мозгов не делать этого, в чем я сильно сомневаюсь, а может, мокрая кожа и одежда не давали пламени нас поджечь, что более вероятно. В тот день я мысленно поблагодарил Бога за то, что на дворе дождливая осень и что нас облили водой. Были бы мы сухие – пламя быстро перенеслось бы на нас.
Я думаю, что Кит все-таки был просто полным отморозком, который никогда не задумывается о таких вещах. О том, что мы просто можем сгореть заживо. И то, что на моей коже не осталось волдырей, – чистое везение.
Ваня бился о ворота и ревел.
– О, вот это я понимаю, медвежий рев! А ты, овца, со своим блеянием всегда будешь бараном!
