Вдруг я чувствую, что его хватка ослабла, стихли волны противной горячей боли. Отползаю от него и нагибаюсь – меня рвет.
Через некоторое время, немного придя в себя, я кое-как натягиваю на себя одежду, опускаюсь на пол и плачу.
Он стоит рядом, достает сигарету. Сейчас мне удивительно приятен запах дыма – потому что он заглушает тошнотворно-неприятные запахи того, что сейчас произошло.
– Чего ревешь, дура? – грубо спрашивает он. – Ты сама виновата. Ты головой своей думала, прежде чем сунуться в Чертогу со своим миленьким личиком? Тебе еще повезло, что это был я, а не какой-нибудь грязный беззубый бродяга, каких у нас в Чертоге много. Повезло, что это я. Попадись ты кому другому – там тебя пустили бы по кругу человек десять, не меньше. А здесь я один. И никому тебя не дам.
– Так значит, это одолжение? Или милость? Или благородство? – спрашиваю я, заикаясь от рыданий.
Он хмыкает.
– Именно так. Люди учатся на ошибках. Ты перелезла за этот чертов забор – и я просто показал, какую ошибку ты при этом совершила. Хотя могла ошибиться куда крупнее. Так что, да. Я – само благородство. Надеюсь, что ты уберешься обратно в свой гребаный мир и больше не посмеешь носа наружу высунуть.
– Ошибаешься, – тихо говорю я. – Я приду сюда снова. Приду, чтобы тебя убить.
Он усмехается.
– Ну что ж, я буду тебя ждать. Обещаю, буду безоружным. Эх, Ханна… Ты сейчас ненавидишь меня, но обещаю, что ты однажды кое-что поймешь. Поймешь, что мы с тобой похожи. И взглянешь на все произошедшее уже с другой стороны.
– Мы не похожи, – резко обрываю я.
– Ну, как знаешь. – Он бросает окурок и втаптывает его. Мы оба слышим какой-то шум наверху.
– Пойду погляжу, что там. Может быть, Брык вернулся. Обещаю, что не пущу его сюда – он не умеет обращаться с женщинами. Никуда не уходи – я тебя не отпускал.
Он поднимается наверх, а я остаюсь сидеть на столе. Все еще смотрю на календарь. Девушка с календаря улыбается и подмигивает мне, быть может, говоря: «Расслабься, подружка, все не так плохо, как тебе кажется».
А потом бумажная девушка подносит палец к губам:
«Тсс! Никому не говори. Это наш маленький секрет».
– Нет! – кричу я и вскакиваю, прогоняя прочь воспоминания. Осматриваюсь – палатка, дождь за окном, Кит, лежащий рядом… Все исчезло. Я не на барже.
– В чем дело? – испуганно спрашивает Кит и тоже приподнимается. – Если ты не хочешь, то мы не будем.
Я дрожу и всхлипываю. Он обнимает меня и баюкает.
– Все хорошо. Мы не будем. Успокойся…
Я плачу от беспомощности. Оттого, что не могу открыть ему правду. Кит решил, что я просто боюсь. Но как я могу бояться быть со своим любимым? Принимать его любовь и ласку? Отдавать в ответ всю себя? Как я могу этого бояться?
Он не знает правды. Не знает, чего я действительно боюсь – своих воспоминаний и фобий.
У меня есть тайна, и от нее никуда не деться.
Как я живу со своей тайной? Бывает сложно… Хочется открыться кому-то и с кем-то поделиться. Хочется рассказать о своих чувствах и переживаниях. Но о моей тайне знают лишь двое – я и злое существо.
Со временем все эмоции, которые я пережила, притупляются. Стихает боль. Я даже начинаю забывать запахи. Но думаю, что меня еще долго будет пугать физическая близость – такая, как сейчас. Это пробуждает во мне мою фобию. Пробуждает неприятные воспоминания. Я плачу от обиды и злости на то, что даже не могу испытать полноценные чувства с человеком, которого люблю. И не могу объяснить ему почему.
Мы ложимся, Кит гладит меня и успокаивает. Под его поглаживания и под мерный стук капель по крыше палатки мне наконец удается заснуть.
Первый раз я просыпаюсь часов в шесть утра, слушаю тяжелое дыхание Кита, потом поднимаюсь и выхожу из палатки.
Утренняя прохлада бодрит. Туман осел на траву мелкими каплями – под ногами сыро. Я с удовольствием возвращаюсь обратно в палатку и сплю еще несколько часов. Просыпаюсь уже от духоты – когда яркое солнце нагрело палатку.
Мы разжигаем костер, ставим котелок, поджариваем хлеб с сыром и завариваем кофе. Погода стоит чудесная – на небе ни облачка.
Не верится, что уже сегодня вечером я уеду из этого прекрасного места. И пять лет не увижусь с человеком, сидящим рядом со мной. Мне не хочется думать об этом, хочется отсрочить время как можно дальше.
– Не провожай меня сегодня. Не нужно. Я хочу, чтобы наша дружба кончилась сейчас.
– Она никогда не кончится, глупая. Наша дружба бесконечна. – Кит хмурится.
– Если ты придешь, я этого не вынесу и разревусь, как маленькая девочка. А там будут соседи, будет неудобно… Я хочу попрощаться с тобой сейчас.
– Так прощайся! – С улыбкой говорит Кит, валит меня на каремат и крепко целует.
– Не забывай про меня, Кит-Wal, – легонько отстраняясь, говорю я с грустью.
– Я всегда буду помнить о тебе, я буду ждать тебя, милая Пряничная девочка. – Он дает обещание, которое не сможет выполнить. – Я ждал тебя три года, теперь прожду пять.
* * *
Убираем в машину чемоданы и сумки.
Родители летят со мной, чтобы помочь обустроиться на новом месте.
Соседи стоят у дома, провожают меня. Из друзей здесь остались только братья Финке – моя чертожская тройка сейчас на учебе… Кит не пришел, как и обещал. Выношу из дома последнюю сумку – и замечаю в почтовом ящике конверт. Достаю его. Белый, без марки и обратного адреса. На нем есть только надпись: «Ханне от Ничего. Прочесть в самолете». С гулко бьющимся сердцем я убираю письмо в карман.
Обнимаю братьев Финке.
Я смотрю в заднее стекло на отдаляющихся от меня друзей и машу им рукой. Братья бегут за машиной изо всех сил, но вскоре отстают, отдаляются и превращаются в маленькую точку.
Машина едет по поселку. Я смотрю назад и вижу вдалеке, над домами, на вершине холма маленькую фигурку и огромное синее облако над ней. Я улыбаюсь… Кит зажег синий фаер.
Синий дым уходит в небо, преображаясь в разные фигуры, и вскоре я отчетливо вижу в воздухе над Холмом морду и хвост громадного кита. Может быть, мне это только кажется.
Мы выезжаем из поселка, и над нами – по контуру арки – я замечаю надпись, сделанную краской:
«Милая Пряничная девочка, я тебя на букву Л. Твой Кит».
– Жди меня, Кит-Wal… – шепчу я, смотрю вдаль на синее облако и плачу. Шум мотора заглушает мои рыдания.
В самолете трясущимися руками я разрываю конверт и нахожу в нем письмо. В горле пересохло от волнения, а перед глазами все побелело, но я впиваюсь глазами в листок бумаги и читаю строчку за строчкой:
