Налобный фонарь был паршивый и в лучшем случае освещал дорогу на шаг вперед. Пройдя шага три, я попала ногой в норку суслика и подвернула лодыжку. Звук был таким громким, что отдался эхом в каньоне.
– …твою мать! (Первое слово, которое пришлось запикать; на протяжении серии вы услышали еще много. Простите.)
Я села на землю, чтобы осмотреть травму; связки уже тянуло от боли. Вынув из аптечки эластичный бинт, я замотала ногу как могла, в почти полной темноте, в горах, без помощи медсестры, и поковыляла вправо, но поняла, что так и не решила, куда хочу свернуть – вправо или влево. Или вниз. Я подумала – ведь можно пойти вниз. Мне не впервой спускаться с горы. Я ухожу!!! – кричала я лишь несколько месяцев назад… Но, прежде чем я окончательно приняла решение, что-то в кустах зашуршало, и я отчетливо услышала лай. Вой. Визг. Потом кусты затрещали, листья зашелестели, и раздалось: хрусть-хрусть-хрусть.
Я забыла про свою лодыжку, я думала только о пуме, или рыси, или медведе – не знаю, кто там сидел в кустах, но уж точно не человек; и я побежала. Кое-как, но все-таки побежала.
Влево? Вправо? Влево? Вправо? Влево? Вправо?
Я уже не думала ни о чем – просто бежала. Я поняла то, к чему меня в конце концов привели теории отца: ничто не имеет значения, просто иди вперед. Беги. Выбери направление и оставь все остальное позади. Важно лишь то, где ты окажешься.
Шум у меня за спиной не смолкал – шорох кустов, бесконечное хрусть-хрусть-хрусть, треск веток, листьев, сухих кустарников. Откровенно говоря, я была не в такой уж хорошей форме – конечно, в лучшей, чем прежде, но очень далеко от того, какой меня хотел бы видеть Олли, – и я стала замедлять скорость. Я чувствовала, что отстаю, что существо у меня за спиной приближается. Я представляла, как умру в этих чертовых горах, как, полусъеденная, буду истекать кровью, и никто не опознает мой труп, потому что пума сожрет мое лицо. Я закричала:
– Я сдохну в этих сраных горах! Моя сестра, Райна Чендлер-Фарли, вас всех засудит! Надеюсь, ты меня слышишь, Ванесса Пайнс! Я разрешаю Райне испортить тебе жизнь!
Потом я вспомнила, как сильно сама испортила свою жизнь; моя нога снова провалилась в нору суслика, черт бы их побрал; я споткнулась, упала лицом вниз и рассекла правое веко. И, конечно же, меня вырвало, а потом я разревелась. Я выла, и скулила, и стонала, и грозила кулаками небу, и вопила:
– Это самая дерьмовая идея во всем сраном мире! Ты меня слышишь, мир? Самая! Дерьмовая! Идея! Во! Всей! Твоей! Сраной! Мировой! Истории!
Накричавшись наконец, я поняла, что хрусть-хрусть-хрусть прекратилось. Но ощущение, будто кто-то следит за мной, не отступало. Наверное, этот кто-то размышлял, как меня убить и хороший ли получится из меня обед. Я была уверена – это не глаза камер, которые повсюду натыкали операторы; шатаясь, я с трудом, на цыпочках подобралась к кустам и припала к земле; фонарь заменял мне глаза. Врать не стану: я чувствовала себя героиней фильма «Ведьма из Блэр», и на экране именно так и смотрелась, правда? Медленно, потом еще медленнее, я ползла по тропинке, ища того, кто охотился за мной.
А потом замерла. Меня парализовало.
Фонарь сиял; а напротив сияли, глядя прямо на меня, два глаза, такие же темные, как весь окружающий мир (но куда более голодные).
Мой крик эхом отозвался в каньонах; поднявшись на ноги, я рванула прочь. Боль в лодыжках бесследно исчезла, кровоточащий глаз больше не имел значения. Значение имело только одно: когда-нибудь мы все умрем, но именно сейчас, пока у меня еще был шанс исправить свою не такую уж и отвратительную жизнь, я совсем не была готова к тому, что мое время на этой земле подошло к концу.
* * *
Я бежала, пока не отказала правая лодыжка. Нога совершенно никуда не годилась. Рухнув на землю, я ударилась головой; холодный ветер окутал меня, боль охватила всю левую сторону тела, а потом – намеренно или нет, потому что, надо отдать должное моему отцу, мы не все можем держать под контролем, как бы ни старались, – я потеряла сознание.
* * *
Меня разбудило восходящее солнце. Первые лучи, коснувшиеся моего лица, были слишком яркими. Во рту стоял кислый вкус рвоты, кровь вокруг раздутого глаза запеклась, и он не открывался. Кое-как усевшись на корточки и зажав голову между коленями, я открыла мюсли и смогла проглотить три покрытых йогуртом изюмины.
И что? Что дальше? Что теперь?
– Кто-нибудь заберет меня отсюда? Пожалуйста! – закричала я. – Я знаю, вы здесь. Разве меня не пора доставить в больницу на вертолете?
Но никто не ответил. Меня, как я всегда и боялась, предоставили самой себе. Нужно было действовать в одиночку.
Я медленно поднялась на колени, затем на ноги, хотя лодыжки, агонизируя, молили этого не делать. Сверилась с картой и увидела наконец то, чего не заметила вчера вечером, ослепленная темнотой и, как оказалось, ложной уверенностью, будто мой выбор не имеет значения и все дороги ведут к Никки. Нет. Повнимательнее присмотревшись к карте (насколько позволял единственный здоровый глаз), я увидела, что дорога, которую я выбрала, оказалась тупиком. Перпендикулярно выбранному мной курсу шла тоненькая линия. Расщелина. Или горная стена. Не важно. Весь путь, пройденный за ночь, был пройден зря. Эта дорога не вывела бы меня домой.
– Твою мать! – кричала я. – Ванесса, я тебя ненавижу! – голосила я. – Мы так не договаривались! – визжала я в бешенстве. А потом, только потому что этого требовал инстинкт, я изо всех сил напрягла голосовые связки и завопила:
– Я ухожу!!!
Но все без толку – мои крики лишь эхом прокатились по окрестностям. Птицы пропели в ответ, деревья вздохнули, а пумы (теперь я знала – здесь есть пумы!) продолжали мирно спать.
Способ добраться домой, дорогие читатели, был только один – собраться с духом, встать и переписать свой план Вселенной. Подняться по холму вверх и двигаться вперед. У меня в прямом смысле не было другого пути. Вновь хлынули слезы, внезапные, горячие, мучительные. Они смывали засохшую кровь, жгли открытые раны за кровавыми сгустками.
Вытирая лицо грязной футболкой, я вдруг поняла то, что пыталась сказать мне Ванесса с самого начала нашей дружбы, когда нам было по восемнадцать; и то, о чем мы ночью говорили с Олли, пуская зайчиков по стене; и то, в чем меня без слов убеждал Тео: помимо написанного на роду, существует еще очень и очень многое.
Когда мы с Ванессой взялись за эту книгу, мы поставили целью опровергнуть теорию моего отца, доказать – не все имеет свои причины; решения человека, его выбор и характер тоже играют роль. В конце нашего путешествия я поняла – я не хочу противоречить отцу. Он – доктор наук, и во всем мире ему поклоняются. Меня никогда не будут так уважать; я не смогу при помощи физических и математических формул доказать, что он не прав. Но я знаю одно: я знаю, что случилось там, на горе. Я знаю, что случилось в моей жизни за последние несколько месяцев. И мы надеемся – вы поймете этот урок из нашей книги, дорогие читатели. Не то чтобы мой отец был не прав, но существует не только его правда. Та ночь в горах наконец прояснила все, наконец освободила меня: я научилась быть Уильямом, или, если еще проще, – быть собой.
