– Откуда ты знаешь, что я хотела кинуть в него палочками?
– Ты же моя маленькая сестричка, Уилла. Не сомневаюсь, папа тоже все понял.
– Ой… – я раздумываю над ее словами. – Видимо, мне надо выше целиться?
– Палочками?
– Не только.
– Конечно, – отвечает она. – Но по крайней мере постарайся попасть ему в ухо.
30
Утром льет как из ведра, и я едва ли не нахожу муссон отличным оправданием, чтобы никуда не идти, хотя вообще-то я сама пригласила Тео. Дождь хлещет стеной, тяжелый, очищающий, и никуда от него не скрыться.
– Я сделала тест, – говорю я, глядя в кружку с латте – мы сидим в «Кафе латте», где подают одни десерты. Зато он в двух кварталах от дома Райны, и я знаю – если встречусь с Тео где-нибудь подальше отсюда, откуда можно убежать, то убегу. Меня уже тошнило прямо перед выходом.
– Так, – он выжидательно смотрит на меня.
– Все хорошо, – выдыхаю я. – Одна полоска.
Тео занят лимонным пирогом. Бариста узнал лицо с обложки «Тайм» и решил угостить его бесплатно.
– Так, – повторяет он.
– Разве ты хотел, чтобы… – я отламываю корочку пирога.
– Это не имеет никакого значения, разве не так? Чего я хочу? Чего я хотел? – говорит он, оттолкнув от себя блюдце.
– Что, прости?
– Я написал тебе миллион сообщений, Уилла.
– Не миллион, – уточняю я, стараясь не воспринимать его слова всерьез.
– Я не шучу. Я понимаю, все сложно, и не ожидаю, что…
– Я замужем! – кричу я. Как будто это хорошее оправдание для бывшего бойфренда, с которым я только что переспала.
– Но ты могла хотя бы ответить. Сообщить, что у тебя все хорошо. Или поинтересоваться, все ли хорошо у меня.
– Ну… – только и могу выдавить я. Никогда его таким не видела – опустошен, выключен, словно его киловатты работают не на полную мощность. Потом я вспоминаю, когда еще видела его таким – в день, когда отказалась переезжать в Сиэтл.
– Почему ты не заставил меня согласиться? – спрашиваю я быстро, пока еще не успела слишком хорошо обдумать свой вопрос.
– На что? На переписку?
– На переезд в Сиэтл.
Он выдыхает – так долго, целую вечность. А потом, сосредоточившись на лимонном пироге, не хочет, не может успокоить меня, взглянув мне в глаза. Тихо говорит:
– Я не знал, что так надо. Заставлять тебя соглашаться.
– Но ведь ты всегда так делаешь! Заставляешь людей говорить «да»!
– Конечно, об этом мечтает любой парень – силой обязать свою девушку сделать что-то!
– Я была готова к обязательствам! Ты не можешь сказать, что я была не готова!
– Ты была готова к обязательствам в той же степени, в какой всегда готова к ним.
– Хватит вешать на меня собак! – шиплю я. – Это ты не веришь в браки!
– Я не верю в брак с человеком, который не доверяет сам себе, потому что он не сможет доверять и мне.
– Так, значит, дело во мне? – визжу я так громко, что официантка удивленно смотрит на меня. Он трет лицо.
– Уилла, презерватив порвался, а ты не доверяешь мне настолько, что даже не позволила тебе помочь. Не стала говорить со мной о возможных последствиях, о том, что в таком случае делать. Представь себе наш брак.
Мне не нужно представлять наш брак. Я уже в браке с Шоном.
– Значит, ты во мне разочарован?
Он улыбается грустной улыбкой, будто я вообще ничего не поняла.
– Забавно – у нас один и тот же вопрос друг к другу: почему ты не сказала «да», – он машет рукой официантке, собираясь расплатиться.
– Но мне кажется, я всегда знала ответ.
– И какой же?
Потому что он не верит в браки, думаю я. А потом… Нет. Дело не в этом. Дело совсем не в этом, дело в страхе, бездействии, полном отсутствии силы воли. Но я не могу признать, что дело не в нем и даже не во мне. Было бы намного проще, расскажи он мне, почему я не согласилась, и бог с ним.
Он качает головой.
– Ну вот опять. Ты надеешься, что кто-то другой заполнит за тебя твои пробелы, – он смотрит на меня. – Знаешь, Уилла, ты сама можешь заполнить свои пробелы. Не хочешь – не верь, но так и есть.
– Ну ладно, – говорю я. Потом он спрашивает:
– Ты когда-нибудь думала, что случилось бы, не будь у тебя аллергии на трюфели?
Постоянно, думаю я. Отвожу взгляд и говорю:
– Да.
Больше нам сказать нечего, поэтому мы оба смотрим из окна, как прохожие торопливо бегут под зонтиками. Интересно, какая у них жизнь, счастливы ли они, все ли их устраивает, знают ли они, в какой момент сказать В.А.У., – я этого совсем не знаю, а Тео знает почти всегда. Официантка безмолвно подает ему чек, он лезет в задний карман за кошельком и в конце концов заявляет:
– Видишь ли, Уилла, я уверен – я четко объяснил тебе, как себя чувствую и чего хочу. Но… понимаешь… мне не нужно, чтобы со мной общались так, между делом. Я не из тех, с кем можно общаться между делом. Просто не такой человек.
– Ну хорошо, – я киваю, будто он сообщил мне нечто приятное.
– Тебе тоже нужно выяснить самой для себя, кто ты такая. Что для тебя по-настоящему важно. И если это вдруг окажусь я – ты знаешь, как меня найти.
– На «Фейсбуке»? – Я вновь пытаюсь отшутиться.
– Здесь, – отвечает он, дотронувшись до своего сердца, – в человеческом сердце, которое дарит нам жизнь и так легко ее отнимает.
Потом он встает. А потом уходит.
* * *
Уилле Чендлер-Голден от Шона Голдена.
Почти закончил в Пало. Скоро приеду. Спишемся.
* * *
Я опять не могу уснуть, поэтому Олли выгоняет меня из комнаты. Завариваю себе чай, иду в кабинет, включаю телевизор, укрываю ноги одеялом, чтобы спастись от холода кондиционера.
В такое время суток выбор телепрограмм невелик – плохая инфореклама соковыжималок, средств против целлюлита и кап, которые положат конец храпу вашего мужа. Еще – повтор серий «Калифорнийского дорожного патруля», «Закона и порядка», и, если повезет, еще можно наткнуться на приличный эпизод «Сайнфелда». Но мне не везет.
Продолжаю переключать каналы, пока наконец не попадаю на «Гейм Шоу Нетворк» и не выясняю, что шоу «Рискни» с ним сотрудничает. Беру чашку чая в руки, подтыкаю одеяло.
Идет та самая серия, которую мы с Шоном смотрели в последний раз: про гадюк и женщину, которая не смогла держать под контролем свой страх. Сейчас я уже знаю – она будет трястись, пока змеи не нападут; и я хочу влезть в телевизор, чтобы спасти ее. Засунуть туда руки, затащить все тело и освободить несчастную. Но я не могу. Мы все это знаем. Нельзя спасти тех, кто сам не может спасти себя. Поэтому я сижу, смотрю в экран, хорошо зная, что судьба ее решена, и в тот самый момент, на котором Шон завопил: «Вот дерьмо», я начинаю плакать.
