Я заливаюсь краской.
– Я вовсе не хотела сказать, что твой дядя – порноэксперт.
Он пожимает плечами:
– Круто.
Потом, запинаясь, говорит:
– Можно задать вам пару вопросов? По поводу… что вообще такое происходит?
– Да, конечно, – я удивлена своей открытости и его открытости по отношению ко мне. Но чтобы не возникало конфуза, на всякий случай уточняю: – Только не по поводу порно. Это я с тобой обсуждать не хочу.
– Вы с дядей Шоном разводитесь?
Я улыбаюсь.
– Я думала, ты хочешь спросить что-нибудь… о себе или… о переходном возрасте, – про себя я молюсь, чтобы ему не захотелось говорить о переходном возрасте, но его мама где-то на Африканском континенте, и если ему понадобилось узнать, например, о менструальном цикле, надеюсь, я сумею объяснить ему все и не умереть от стыда. Хотя я и сама в таких делах не эксперт. Задумавшись, я стараюсь рассчитать, когда же должна прийти менструация, – это важно, учитывая порванный презерватив. Что-то не складывается; числа неясны. Я выбрасываю их из головы.
– Просто все спрашивают…
– Очень мило с их стороны.
– О’кей, тогда спрошу другое: бабушка Минни теперь лесбиянка? Класс!
– Никки! – возмущаюсь я.
– Ну ладно, – он садится, прислоняется к спинке кровати. – Я хотел спросить о своем отце, – он жует губу и внезапно становится очень похож на того ребенка, которого я впервые увидела семь лет назад, когда мы с Шоном только начали встречаться: куда более невинного, куда менее сложного.
– Постараюсь ответить, – говорю я тихо. – Я знаю, твоя мама далеко. Но, может быть, о папе лучше поговорить с ней? – Да уж, с обсуждением подростковых проблем я справилась бы гораздо лучше. Здесь же мне вряд ли хватит понимания чужих эмоций.
– Не знаю. Мама сама запуталась. Хочет спасать людей всего мира, ну а я-то здесь.
Я откидываю его челку назад. Он смотрит на меня огромными глазами, как смотрел, когда ему было пять.
– Ну спрашивай, – говорю я, надеясь, что ничего не испорчу, не испорчу навсегда.
– Я думаю… я просто… я не понимаю, почему это случилось. Почему он погиб. Тогда. Вот так.
– Ой, солнышко… – я беру его за руку.
– Вы верите в карму?
– Хм-м… – не знаю, что и сказать. – Сложный вопрос. Если ты имеешь в виду, не думаю ли я, что твой отец заслужил такую ужасную судьбу, – нет, конечно. Он был хорошим человеком. Дяде Шону он был… как брат. Дядя Шон рассказывал мне, как твой папа однажды взял его в поход, а ты же знаешь, что твой дядя не любит походы…
– Мы однажды ходили в поход с ночевкой, когда были в Пало-Альто, – перебивает Никки.
– Правда? – удивляюсь я и некоторое время молчу, но потом продолжаю разговор, потому что моя задача – помочь Никки, а не удивляться, какая пропасть образовалась между моим мужем и мной. – В общем… когда они ехали в лагерь, твой отец свернул с дороги, чтобы не задавить белку. Съехал в сторону и помял об дерево передний бампер. Дядя Шон испугался, стал проверять, целы ли кости и надо ли звонить в «неотложку», а первое, что сделал твой отец, – выпрыгнул из машины и пошел смотреть, все ли в порядке с белкой.
Я умолкаю. Надеюсь, это не очень глупая история. В моем пересказе она впрямь звучит глупо, хотя Шон в восхищении рассказывал мне ее снова и снова несколько недель подряд. Что Кайл – такой парень, который готов свернуть с дороги ради белочки. Шону тоже хотелось стать таким парнем, и, когда родился Никки, он понял, в чем дело, и нашел в себе силы сворачивать с дороги, если Никки грозила опасность, – а это с таким-то мальчишкой случалось нередко.
Никки, притихнув, шепчет:
– Я этого не знал, – глотает воздух, обдумывает. – Я пытаюсь все это понять. Ну там, Бог… и что Он хочет нам сказать… – Помолчав, продолжает: – Мне кажется, вот что главное у евреев.
Он запускает пальцы себе в волосы, и я внезапно понимаю – он больше не носит кипу.
– Это очень серьезные вопросы, – говорю я. – Я и сама пытаюсь найти на них ответ.
– Надо проще смотреть на вещи, как ваш папа, – говорит Никки. – На все есть свои причины, и в смерти моего отца есть какое-то огромное значение. Типа, я вырасту и стану президентом, потому что он умер. Но… это… я не хочу быть президентом. Все это дерьмо собачье. Я хочу, чтобы он в тот день пришел на работу на пять минут позже или опоздал на электричку. А президентом быть не хочу.
Он опускает глаза, рассматривает свои колени, но я вижу – по его щекам бегут слезы.
– Не знаю. Мне ведь только двенадцать, – он пожимает плечами, как бы извиняясь.
– Мне кажется, ты очень умный.
– Вовсе нет, – отвечает он. Я вздыхаю.
– Это тяжело признать: что случилось, того не изменить. Люди проводят всю жизнь, сожалея о своих ошибках. О тех самых пяти минутах.
– А вы о многом жалеете?
Я смеюсь и опускаю глаза.
– Я плохой пример для подражания. Я на хрен разрушила свою жизнь.
– Вы сказали «на хрен», – он ухмыляется.
– Мне кажется, ты уже достаточно взрослый, – говорю я, – что тут такого.
Он кивает, словно получил то, за чем пришел, и сползает с кровати, собираясь выйти из комнаты. Я уже собираюсь снова открыть ноутбук, но Никки, застыв в дверном проеме, грызет ноготь на большом пальце.
– Знаете, тетя Уилла, а у вас здорово получается заменять мне маму.
– Ничего подобного, – я хмурюсь.
– Получается, получается! Просто у вас нет времени это признать, потому что вы без конца во всем сомневаетесь.
28
Лежа в кровати, я снова высчитываю, задержка у меня или нет. Надо было, раз презерватив порвался, наутро принять таблетку, надо было обратиться к врачу, несмотря на нашу низкую фертильность – одно яичко, плохая матка, – и убедиться, что я не забеременела. Не то чтобы я не подумала о последствиях. Просто я не знала, чего хочу. Многого в жизни нельзя избежать, здесь я соглашусь с отцом. Не знаю, верю ли я в судьбу, но после отрицательных тестов из месяца в месяц я боялась окончательно убедиться, что верю. Тем более таким образом. Даже если сама не знала, чего хочу – Тео, Шона, ребенка.
Я перестала вести календарь менструаций с тех пор, как мы с Шоном оставили попытки, – сколько времени прошло? Восемь недель? Целая жизнь? Когда он сказал мне, что хочет свободы, когда составил список правил? У меня и так нерегулярный цикл, поэтому… не знаю. Почему я ничего не знаю? Вот Цилла Цукерберг знает все! Она, наверное, составила в Excel таблицу менструального цикла!
Может быть, она должна была начаться вчера. Или позавчера. А может, и завтра начнется. На следующий день рано утром иду в аптеку. Никки, сам того не зная, придал мне храбрости. Но хватит ли ее, чтобы допустить, что в этот раз все может быть другим – результат теста, моя уверенность в себе, сила духа? Я до сих пор не знаю, хочу ли стать матерью. В детстве мы все думаем, что, когда вырастем, обязательно женимся и заведем детей. Но что, если будет по-другому? Если мы не захотим? Как мы справимся с неловкостью, которую внесет в нашу жизнь это нежелание? Даже если мы сами признаем – материнство не для меня! – у окружающих останется так много вопросов! Почему? У нее проблемы со здоровьем? Физические? Психологические? Ее родители были чудовищами? У нее нет сердца? Почему эта женщина не хочет быть матерью, подарить другому человеку жизнь? Все это сложные вопросы, а я даже не смогла задать Тео простых. Увидев положительный тест, скажу ли я – В.А.У.? Откуда же мне знать? Но Олли убедил меня насчет ответственности и силы духа и был прав. Поэтому я покупаю в супермаркете два теста; если испугаюсь и порву один, у меня останется еще один. Такой подход все-таки говорит о моей ответственности, хотя и не слишком.
