Мы можем завтра пообедать вместе? Сегодня с Нэнси идем в оперу.
Целую, мама Минни.
Теодору Брэкстону от Уиллы Чендлер-Голден.
Тема: Ответ на: Привет
Я буду не против, если ты останешься. Если честно, я даже рада.
* * *
Этой ночью я не могу уснуть. У Райны закончились запасы снотворного, а от успокоительного, который я нашла в ее аптечке, куда полезла за кремом для век, никакого толку. Ворочаюсь с боку на бок, в голове – словно миллион взаимосвязанных электропроводов под высоким напряжением. Шон. Тео. Папа. Книга. Господи, насколько же было проще, когда существовала только Шилла, наш план и мысли о ребенке? Я не была уверена, что хочу именно материнства со всеми его сложностями, чувством вины, страхом, беспокойством, которые непременно появляются на свет вместе с двадцатью крошечными пальчиками. Но все же так было проще. Это было бездействием. Это должно было стать моим планом Вселенной. Должно было стать моей судьбой. Судьба – не всегда счастье. Судьба – то, что должно быть. То, что есть.
Мысли переключаются на Тео, изменения в моей судьбе и его вопрос. Что он может у меня спросить? Что он хочет узнать? Составляю список.
Вопросы, которые Тео может мне задать:
Хочу ли я переспать с ним после стольких лет? (Да)
Думала ли я о нем, когда не надо, даже будучи замужем? (Да)
Понимаю ли я, что это значит? (Нет)
Собираюсь ли я пустить все на самотек и дать ему шанс? (Пускать все на самотек – не лучшее мое качество)
Люблю ли я Шона? (Да)
Люблю ли я Тео? (Да)
Нормально ли это? (Откуда мне знать)
Я слышу, как Олли ворочается на соседней кровати, а потом он включает ночник и говорит:
– Я так понимаю, ты мне поспать сегодня не дашь?
– Извини. Бессонница.
– Пробовала мелатонин? Лучшее от природы…
– Заткнись, Олли.
– Ну прости, – по голосу чувствуется – он искренне просит прощения. – Ничем не могу помочь. Это все инстинкты.
– А папа не верит в инстинкты.
Мы молчим, но он не выключает свет. Я складываю из пальцев заячьи ушки, и маленькие зайчики прыгают по стене.
Он говорит:
– Не хочу навязываться, но, по-моему, тебе нужно больше физических упражнений. Они помогут справиться со стрессом.
– Я знаю. Ванесса мне то же самое говорит. Хочет, чтобы я могла пробежать пять миль. Видимо, готовит к участию в марафоне. Довольно подозрительно, что сама она всей этой фигней не занимается.
– Она родилась храброй, – замечает Олли.
Не могу не согласиться – по всей видимости, так и есть. Поэтому она слишком независимая, поэтому никогда не успокоится, никогда не остепенится. Но в храбрости нет ничего плохого.
– Ну все равно. Могла бы и пробежаться со мной за компанию.
– Бегай в одиночестве. Это время побыть в тишине. Мне удается во время занятий разрешить множество проблем.
– Но я ненавижу спорт!
– Дурацкое оправдание, Уилла. Ты и сама понимаешь. Тебе же не восемь лет.
– Никто из нас не эксперт в вопросах ответственности.
– Так, – говорит он, – у меня есть работа. Я несу за нее ответственность.
Я вздыхаю.
– Ты ведешь уроки йоги в гостиной Райны. И… я не то имела в виду. Не ту ответственность.
Он молчит; я продолжаю махать заячьими ушками в полумраке. Повисает тишина… и наконец Олли шепчет:
– Да, я впрямь какой-то фигней страдаю.
– Отличительная особенность семьи Чендлер.
– Ну а ты вообще по уши в дерьме, – заявляет он. – Замужем и запала на Тео.
Я резко сажусь в кровати, забыв о заячьих ушках.
– Я не запала на Тео!
– Я всю жизнь изучаю язык тел, Уилл. Ты думаешь, все это чушь, но я мастер по этой части.
Я снова шлепаюсь на подушку.
– Я совсем не считаю все это чушью. Просто у меня другие убеждения.
– Не могу не согласиться.
Я знаю, он вовсе не хочет грубить.
– А Райна знает, чем ты занимаешься?
– Ну так, более-менее представляет, – приподнявшись на локтях, он смотрит на меня. – Но я делаю это из лучших побуждений.
– Это короткий путь к пониманию, – подражая ему, я тоже приподнимаюсь на локтях.
– Долгий путь мне никогда не удавалось пройти, – замечает он. – Чувство ответственности никому из нас не свойственно.
– Уверена, впредь люди станут терпимее к твоим лучшим побуждениям.
Обсуждать больше нечего, поэтому мы оба вновь ложимся, и Олли гасит свет, а я понимаю, что спать мне хочется ничуть не больше, чем до этого разговора. Какое-то время мне кажется, что он спит – не двигается, тихо дышит. Но внезапно он говорит:
– Уилла, ты же понимаешь – еще не поздно.
– О чем это ты? – Я смотрю в темноту потолка.
– Об убеждениях. Ты сможешь их обрести. Если я смогу найти в себе чувство ответственности, может быть, ты сможешь найти свои убеждения.
– Ну, – говорю я, – не знаю.
– В этом твоя первая проблема, – говорит он. – Если не знаешь чего-то, просто спроси.
* * *
Тео отвечает на третий звонок. У него сонный голос, но я уверена, что не разбудила его. Тео никогда не спит. Бывало, я просыпалась посреди ночи, а его подушка была холодной. Тогда я шла в кухню и видела – он склонился над компьютером и чинит все, что в этом мире нужно починить. Я клала руки ему на плечи, пыталась помочь расслабиться, иногда поила чаем, но в конце концов он сам убеждал меня лечь спать, и я неохотно соглашалась, хотя мне совсем не нравилось оставлять его в кухне одного, ложиться в постель без любимого. Шон так никогда не делал. Он всегда был здесь, рядом со мной. А потом оказался где-то далеко. А потом оказался в «Винограде», в гольф-клубе или черт знает где с Эрикой Стоппард. Тео нуждался в личном пространстве, но не таком большом, чтобы не знать, где меня найти, чтобы не иметь возможности сократить его и вернуться в кровать. Шон никогда не нуждался в личном пространстве, пока ему внезапно не понадобился целый океан.
– Привет, – хриплым голосом говорит Тео.
– Я тебя не разбудила?
– Нет, – отвечает он, – ты же знаешь, я никогда не сплю.
– Можно я к тебе приду? – неуверенно спрашиваю я, хотя точно знаю, что хочу задать именно этот вопрос.
Какое-то время он молчит, размышляя, потом говорит:
– Да, конечно. У тебя все хорошо?
– Все хорошо, – говорю я, прежде чем разъединиться. – Я просто черчу свою карту.
