– Живее! – Ванесса бросает в меня подушкой. – Давай-ка, рискни и попробуй нарушить план Вселенной.
– При чем тут горы и план?
– Пла-а-н, – передразнивает Ванесса. – Блеет, как овца. Сейчас сама увидишь, при чем тут горы, – и она скрывается в ванной, щелкнув задвижкой.
Мне не хочется ей подчиняться – куда приятнее наслаждаться мягкостью египетских хлопковых простыней, – но спорить с Ванессой бесполезно. Так было всегда. Она принимала за меня решения раньше, чем я успевала сообразить, что к чему, и, по правде говоря, ее решительность даже облегчала жизнь мне, вечно мечущейся, вечно неуверенной.
Словно угадав мои мысли, она кричит из ванной:
– Послушай-ка, Уилла! У нас контракт с издательством «Рэндом-Хаус» и командой шоу «Рискни», и я все продумала. Это моя работа, и ты можешь уж хотя бы ради меня немного развлечься, не говоря уже о том, чтобы получить бесплатную терапию, если соизволишь поднять задницу.
Она права, поэтому я следую ее совету.
Движение в час пик просто убийственно. Я думала, раз в этом городе все так помешаны на здоровом образе жизни, то ходят на своих двоих, в крайнем случае подвозят друг друга. Не тут-то было. Несколько решительных байкеров проносятся вспышками неона и спандекса сквозь гущу машин, водители которых, уставившись в телефоны, без конца что-то набирают или с кем-то переписываются, пока мы медленно продвигаемся вперед.
– Не хочу я этим заниматься, – ворчу я, когда нам наконец удается хитрыми приемами обогнать ленивцев и вырваться на автомагистраль.
– А чем ты хочешь заниматься?
– Не знаю.
– В том-то и дело, – замечает Ванесса, и мы обе умолкаем, потому что перед нами выплывает Рейнир во всем своем величавом безмолвии: кристально голубое небо, белоснежный пик, легкие облака, проплывающие над горой; все это следует почтить молчанием. Некоторое время мы просто наслаждаемся красотой пейзажа, впитываем ее в себя, признавая, что это, черт возьми, великолепно, и этому великолепию еще по силам нас изумить. Легко забыть о красоте мира. Особенно пережив несколько таких недель, как у меня.
– И все-таки я не понимаю, зачем, доказывая, что мой отец не прав, лезть на гору, – говорю я полчаса спустя, когда радиосигналы затихают и все, что мы можем слушать, это новости по радио. – Терпеть не могу дикий туризм. Об этом я говорила тысячу раз. И горы я тоже терпеть не могу. Там холодно, и они придуманы не для того, чтобы на них лазить. Знаешь, сколько людей погибает в горах каждый год?
– А ты относишься к их числу?
– Ну… нет. Но это не важно.
– План Вселенной – это, как говорит твой отец, «божественный план». Тебе не приходило в голову, что боязнь, которая появилась у тебя в восьмилетнем возрасте, – боязнь гор – на самом деле боязнь чего-то большего? Что речь идет о метафоре? И ты позволила страху стать твоим планом Вселенной?
– Ух ты, – я вытягиваю руки вверх. – Слишком много информации за этот час. Мне было всего лишь восемь. Это была всего лишь гора.
Мы тащимся бок о бок с фургончиком, бампер которого украшает наклейка «Мамочки за марихуану».
– И все-таки ты так и не вернулась в горы, – она включает поворотник, сворачивая в сторону. – Я, конечно, не мозгоправ, но, по-моему, это очень символично.
– Хочешь сказать, то, как я бессознательно выстроила всю свою жизнь, связано с несчастным эпизодом из детства?
Не отвечая, она набирает скорость, перестраивается в другой ряд и показывает марихуановой мамочке средний палец.
* * *
Уже почти десять, когда мы наконец добираемся до национального парка. На парковке полным-полно трейлеров и автофургонов, а также туристов – как с семьями, так и одиноких хипстеров, которым явно не мешало бы помыться. Все они сверяются с картами, укладывают в рюкзаки мюсли. Одна беспокойная мамаша вытирает физиономию сынишки влажной салфеткой, а бедолага пытается выкрутиться и вопит: «Фу! Хватит! Какая гадость!»
Ванесса сбавляет скорость, я отстегиваю ремень безопасности. Остановиться по дороге она отказалась, заявив, что надо быть на месте к десяти, если мы хотим полноценный поход. Лоб и ладони у меня взмокли от напряжения, в желудке хлюпает, до того противно.
Как я позволила ей себя уболтать? Подумаешь, план Вселенной! Кому какое дело, если я не смогу его изменить? Он сам по себе – полнейшая глупость, неужели кто-то этого не знает? Если бы мне так сильно не хотелось по-маленькому, в жизни бы не вылезла из машины. Но природа требует свое.
– Мне нужно в туалет. Буду через пять минут, – я хлопаю дверью и убегаю, чтобы, если Ванесса и ответит, не услышать ее ответа. Туалет возле домика лесничего просто чудовищный – мыла нет, только обрывки туалетной бумаги да мутное зеркало, в котором я вижу измученное, помятое лицо, когда-то бывшее моим. Неужели я правда так выгляжу? Почему Ванесса молчит? Почему не скажет – рискни попробовать новый увлажняющий крем?
Я хочу распустить волосы и заново заплести в косичку, но потом решаю не заботиться о красоте – мы же просто идем в горы, и там я точно не встречу Шона или еще кого-нибудь. Можно рискнуть и не заморачиваться такими вещами, хотя на самом деле это не такой уж и риск, потому что я и прежде не слишком заморачивалась. Мое лицо в зеркале – наглядный тому пример.
Наглядный, потому что мое сердце замирает – по-настоящему замирает, – когда я, спотыкаясь, выхожу из туалета и вижу, как он, стоя у машины, болтает с Ванессой, будто ничего не изменилось, ничего не произошло.
Он – это не Шон, конечно. Шон слишком занят – слушает инди-музыку с Эрикой Стоппард и обедает с Цукербергами.
Нет.
Это Теодор.
Он ведь должен быть в Новом Орлеане! Я бы в жизни не полетела в Сиэтл, не будь Теодор в Новом Орлеане!
Он поворачивается и видит меня; инстинкт мне подсказывает – бежать. Но в моей крови слишком много адреналина, слишком много для моего мозга, поэтому я застываю на месте, парализованная, слишком потрясенная, чтобы что-то предпринять. Он машет мне рукой, и я должна помахать в ответ, потому что Ванесса кричит:
– Видишь? Это я и имела в виду. Теория противоположностей! Изменить план Вселенной! Ты не справилась, поэтому это сделала я.
* * *
Понемногу ко мне возвращается дыхание. Потом начинает работать мозг. И наконец я нахожу в себе силы удрать. Вверх по холму, мимо домика лесничего, мимо семьи с четырьмя детьми, которая и то в лучшей форме, чем я. Я слышу вопль Ванессы:
– Подожди! Стой!
Кто-то из четырех детей подхватывает:
– Подожди! Стой!
Все поворачиваются и смотрят на меня. Но мне наплевать. Я несусь вверх еще добрые две минуты, пока не чувствую, что меня вот-вот стошнит. Вот поэтому мы с Шоном и перестали бегать по воскресеньям.
Я обнимаю колени руками, голову зажимаю между бедрами.
