– Клифф, поедем через парк, – говорит она водителю.
– Не рассказывай маме с папой, – добавляю я. Клифф слишком резко тормозит, и ремень безопасности впивается мне в ключицу.
– Неправда, я в жизни не критиковала твою прическу, – Райна улыбается, потом хмурится: – Тебя уволили? – Хотя она старается выразить сочувствие, ее брови слишком неподвижны. Я пристально смотрю на нее.
– Да, – сознается она. – Я вколола ботокс. Не рассказывай маме с папой.
– Мне бы не пришлось. Это же очеви…
– Заткнись, Уилла, – перебивает она, – пройдет.
– Извини.
– Хочешь, я расспрошу своих?
– Насчет ботокса?
– Насчет работы для тебя, Уилла. И хватит об этом. У меня четверо детей, им и семи еще нет, и я к тому же – одна из трех женщин нашей фирмы. Я не молодею. Ботокс – мой подарок самой себе.
– А я думала, подарок самой себе – твой тренер.
– И он тоже.
– Хм-м-м, – говорю я, – как нехорошо. А Джереми знает?
– Да заткнись ты уже. – Джип перед нами наконец вырывается вперед, и нам удается без остановок проехать два квартала. Потом она говорит, как будто все это время обдумывала свою реплику: – К тому же я уверена, что Николя – гей, – и вздыхает. – А что случилось с твоей работой? Может, тебе помочь?
– Случились подгузники для взрослых, вот что случилось.
– Че-го?
Я начинаю рассказывать о подгузниках, о сексуальности, о том, как писала сообщения Ванессе, потому что только Ванесса могла спасти ситуацию, но все это не имеет смысла, поскольку мобильник Райны пищит. Она бросает резкий взгляд на экран и отключает телефон.
– Джереми обещал, что справится со всеми четырьмя. Отлично справляется – с тем, чтобы засыпать меня глупыми вопросами. Милый муж, я уверена, что трусы Элоизы лежат в ящике с трусами Элоизы.
– А где же Глория?
– Я даю ей выходной по субботам. Два раза в месяц.
– Очень гуманно с твоей стороны.
– Господи, Уилла! Я и так все знаю. Я работающая молодая мама, дети которой все время с няней, я донельзя избалована, и как мне не стыдно, и все такое. Честное слово, я все понимаю! Но сегодня именно ты попросила меня подвезти тебя до ресторана, потому что твой супруг нарушил священный закон Шиллы.
Клифф смотрит в зеркало заднего вида, потом быстро отводит взгляд.
– Что за Шилла?
– Неужели ты не слышала? Так мы называем вас, ребята, – Шон и Уилла, получается Шилла. Вы же все делаете вместе, – она улыбается, понимая, что это довольно гадко, но вместе с тем достаточно верно.
– Шилла, – повторяю я. – Звучит как название эскимосского города где-нибудь на Аляске.
– Ну, все лучше Бранджелины.
– Мы могли бы стать Бранджелиной.
– Ну нет, ты не Энджи, – говорит она, но вовремя останавливается. – Ладно, прости, я просто завидую. Ты могла бы быть на месте Энджи.
Мы обе знаем, что я не могла бы быть на месте Энджи, но все равно это очень мило с ее стороны.
– Не поняла, а чему ты завидуешь?
– Тому, что вы, ребята, постоянно вместе. Помнишь, год назад или около того мы с тобой собрались пойти на маникюр, а Шон увязался с нами, потому что ему было совершенно нечем заняться в воскресный день?
– Да уж, если так смотреть на вещи – все довольно печально.
Почему он тогда потащился с нами? Потому что не нашлось занятия получше?
– Ну что ты, это очень мило. Так мило, что порой тошнит. – Райна смеется, потом, задумавшись, рассматривает свой маникюр. – Знаешь, когда Джереми в последний раз добровольно соглашался провести со мной время?
– Не говори так, – прошу я. – Он любит тебя. И к тому же сегодня Шона с нами нет, значит, мы не постоянно вместе.
Потому что у него много дел в баре «Виноград». Потому что он слишком устал, чтобы целоваться со мной в Hop Lee в ожидании роллов!
Мы стоим на светофоре; пробка кажется бесконечной, таксисты сигналят, пешеходы мечутся, лавируя между машинами и не обращая внимания на пешеходные дорожки, переходы и какие бы то ни было правила дорожного движения.
Я опускаю оконное стекло и кричу:
– Для кого правила придумали?
Сердитая девица лет двадцати с хвостиком, оторвавшись от дрянного журнальчика, который читает на ходу, показывает мне средний палец. Залившись краской, я тут же поднимаю стекло.
– Не знаю, зачем я это сделала, – мычу я.
– Не важно, – Райна вздыхает, – постарайся не скандалить. В моей жизни и без того достаточно дерьма. В твоей хотя бы есть Шилла.
– Прости, что раскритиковала твой ботокс, – говорю я, отчасти потому что мне и впрямь стыдно, отчасти потому, что я не люблю спорить. – Веду себя как стерва. Но это все потому, что меня уволили, и потому, что у Шона не то кризис среднего возраста, не то роман, и потому, что меня посещают странные фантазии о Теодоре Брэкстоне…
Я замолкаю. Клифф включает радио, чтобы заполнить неловкую паузу, и начинает играть какой-то отупляющий хип-хоп: бас ревет, слова не разобрать. Райна качает головой в такт – она наверняка слышала эту песню где-нибудь на фитнесе – и роется в кошельке.
– Вот, держи, – она протягивает мне пилюлю.
– Что это?
– Антидепрессант
[9]. – Еще одна таблетка торчит у нее изо рта.
– Ты принимаешь таблетки?
– Господи, Уилла, уже давно, – она чешет переносицу. – Ты обо всем узнаешь последней.
* * *
Родители ждут нас в ресторане «Времена года». Я увидела их раньше, чем они нас: мама вытирает платочком уголки рта, отец изучает меню так внимательно, словно в первый раз его видит. Антидепрессант отупил меня, снял напряжение, и хотя я все еще слегка ощущаю – что я ощущаю? тревогу? напряжение? желание получить похвалу от отца? – все эти эмоции не волнуют меня, словно у меня против них иммунитет.
Мама машет мне рукой, потом замечает за моей спиной Райну, и ее улыбка из дружелюбной становится счастливой. Старшая дочь. Любимица. И я, дочь, которая должна была быть сыном.
Мы пробираемся сквозь толпу, мама встает и, сжав ладонями щеки Райны, крепко целует ее в одну, потом в другую.
– Вот так сюрприз! Явились оба ребенка!
– Вообще-то у тебя их трое, – напоминаю я. Официант пододвигает мне стул, и я сажусь.
– Ах да, Оливер… но о его жизни можно узнать разве что из этого, как его там… свитера.
– «Твиттера», – уточняю я.
– А, да, да! – мама реагирует слишком уж бурно.
