– Слава богу, такое у нас не устраивают. – Мария осторожно поправила волосы. – Представляешь, что бы натворил миллион пьяных американцев?
Я представил и согласно хмыкнул, хотя подумал вовсе не об американцах.
Берлин в темное время суток отличают участки неожиданного и полного отсутствия освещения. Даже в центре. В районе Потсдамерплац мы угодили в одну из таких черных дыр.
– Где эти чертовы фазаны? – Я наступил на что-то мягкое.
– Какие фазаны?
– Фазаненштрассе, – ответил я, оттирая невидимую мерзость с подошвы. – Кабак этот чертов.
Тут сбоку что-то взорвалось, громко и неожиданно, я пригнулся и выругался. Завизжали девицы, отозвались зычные голоса юных хулиганов. Началась мелкая пальба из хлопушек, кто-то пустил шутиху. Ракета, шипя, взвилась и с треском разлетелась бледными искрами.
– Не-е, это не «Тропический гром». – Мария нащупала мою ладонь. – Пошли.
Фасад ресторана «Отто», очевидно, не ремонтировали со времен Веймарской республики. Перед входом толпились празднично одетые курильщики. Бросив лет шесть назад, я относился к курящим с пренебрежительным раздражением.
– Фрау Вестбрук? – Старик с красивым лицом ловеласа церемонно выставил руку, словно приглашал Марию на тур вальса.
Мария радостно улыбнулась.
– Добро пожаловать в «Отто»! Мистер Вестбрук?
Я решил не разочаровывать старика и скупо кивнул. Он галантно проводил нас к столу. Мария с детским восторгом шепнула мне:
– Откуда он узнал, что это я?
Я хотел сострить, но благоразумно промолчал.
Стол оказался крошечным, не больше шахматной доски. Я мог поцеловать Марию в губы, просто наклонившись вперед. До наших соседей справа и слева я мог дотянуться, не вставая со стула.
– Как уютно, господи!
Она сжала мою ладонь. Это был превентивный ход, с таким же успехом можно было назвать уютным переполненный автобус. Я принял моментальное и единственно верное решение:
– Да. Очень. Очень уютно.
Я, разумеется, мог сказать правду. Что здесь тесно, количество гостей вдвое превышает нормы пожарной безопасности, что здесь шумно и светло, как в привокзальном туалете, что холсты с разномастной мазней вперемежку с фотографиями напоминают студенческую общагу художественно-графического факультета, что средний возраст гостей приближается к ста, что пользоваться детской мебелью очень неудобно, что… да много что еще. Я мог сказать правду и угробить наш новогодний ужин.
Возник вертлявый брюнет с хамскими глазами и небрежной бабочкой, сунул нам картонки меню. Меню оказалось на французском. Мария с опаской взглянула на меня, быстро сказала:
– Я учила французский, все очень просто. Сейчас… Вот это…
В предбанник у туалетной двери был втиснут стол, там некто, похожий на моряка, ласкал томную девицу с парафиновым лицом. Над ними висел фотопортрет Ива Сен-Лорана.
Вино поправило ситуацию, я плеснул в бокал Марии еще, наполнил свой до половины. На соседке слева был меховой жакет, застегнутый камеей. От меха тянуло мертвым зверем. Дальше белела чья-то оголенная до поясницы спина, вялая, с россыпью старческой гречки по лопаткам.
– Может быть, за этим самым столом пила абсент Марлен Дитрих! – Мария таинственно улыбнулась.
– Да. Вполне может быть. Вполне.
За столом справа ужинал дородный африканец в дорогом костюме и с повадками дипломата. Он обращался по-французски к своей сотрапезнице, дебелой тетке, точной копии вермееровской «Молочницы». Она чинно кивала, беспрестанно промакивая губы салфеткой. В углу шумела компания стариков богемного вида – остатки седых локонов, фрачные пары, пестрые жилеты, цветные галстуки. На сушеной даме, похожей на стрекозу, было накинуто фривольное боа из крашенного голубым страуса.
В промежутке между закусками и жарким выяснилось, что наша меховая соседка – прокурор округа Грюневальд. Об этом сообщил ее спутник, шустрый дедок с хитрым прищуром курортного шулера. Ужинать почти вплотную и не перекинуться парой фраз казалось просто невежливым. Мы разговорились. Прокурорша отказывалась много пить, у нее на завтра было назначено важное слушание. Дедок заказал вторую бутылку мозельского и требовал гульбы на всю катушку.
– Видите ту даму? – Прокурорша кивнула головой в сторону крашеного страуса. – Это правнучка Мунка. Который «Крик». У нее был жуткий роман с внучатым племянником Аниты Бербер… Вон тот высокий джентльмен, видите?
– Анита Бербер, – подалась к ней Мария. – У Отто Дикса, кажется, есть портрет?
– О! – воодушевилась прокурорша. – Анита считалась распутной даже по меркам тогдашнего Берлина. Причем не за сценические выступления – в эротических танцах, которые исполнялись в голом виде, она имитировала оргазм. Она была бисексуалкой, обожала массовые оргии, хвасталась, что как-то отдалась тридцати двум мужчинам за ночь. И кончила не меньше пятидесяти раз. Что за чушь! Кто считал?
Прокурорша говорила с едва заметным акцентом, невинно украшая академическую речь нецензурными словами. Дедок втихаря подливал ей мозельского. Мария сияла, зачарованно сцепив пальцы. Даже мне начало нравиться тут.
– Кокаин, морфий, опиум – этим в Берлине никого не удивишь. Анита смешивала хлороформ с эфиром в хрустальной вазе, размешивала все розой, непременно белой, а после отрывала и ела лепестки. Вот так! Не говоря о том, что она была законченной алкоголичкой.
Стало шумно, кто-то разбил стакан, под скатертью дедок незаметно тискал колено прокурорши. Мария, подвинув бутылку, чмокнула меня в кончик носа.
– Вот видишь? – спросила тихо.
Я молча кивнул и поцеловал ее в губы.
18
До двенадцати осталось тридцать пять минут. Мы вывалились на улицу, Фазаненштрассе была темной и пустынной, такси можно было ловить до утра. План Марии рушился на глазах.
– Тут метро рядом! – крикнула она и потянула меня в черноту.
– Отлично! Всю жизнь мечтал встретить Новый год в метро!
– Что ты предлагаешь? – Она резко остановилась, я с ходу наскочил на нее.
– Ничего! В метро!
В подземке оказалось неожиданно людно и весело. Мы выскочили на платформу, тут же подкатил поезд.
– Куда он идет? – Мария растерянно дергала меня за рукав.
– Черт его знает!
Я поймал проходящего паренька и вдруг понял, что не помню названия нашей станции. Поезд зашипел дверями, я, подхватив Марию, влетел в вагон. Состав плавно тронулся.
– Ты уверен? – Мария тоже запыхалась и часто дышала.
– Нет…
Пассажиры – подвыпивший молодняк, громкий и задиристый, в драных джинсах и стильных авангардных тряпках – поглядывали на нас с классовой неприязнью. Я расстегнул верхнюю пуговицу, небрежно улыбнулся наглой девице в кожанке. Она выпятила нижнюю губу со стальным кольцом.
