Берзенов обвинил Дюма во лжи, потому что тот опять влез в запретную тему, а чтобы скомпрометировать, нужно оскорбить: «так и видно, что имеешь дело с автором „Монте-Кристо“, „Трех мушкетеров“ и проч.!»; «мы видим очень мало кавказского в этих приключениях и сильно подозреваем, что они существовали лишь в досужем воображении». Дурылин тоже считал, что все преувеличено; разругал Дюма в начале XX века Е. И. Козубский, автор «Истории Дагестанского конного полка». Но Буянов доказал (потом на деталях проверим): «Кавказ» — «талантливая этнографическая и историческая работа», Дюма «ничего не выдумывал, не сочинял, не прибавлял ни в большом ни в малом… Даты, имена, расстояния — все точно и верно».
Вброд перешли Терек — опасно, все, кто попадался, вооружены, — но то был «единственный день, что мы действительно вступили в вражескую страну». Поехали по станицам, ночевали в Шелковской, Дандре хотел посетить Червленую, где жила красавица Евдокия Догадиха: о ней, как считают, Лермонтов написал «Казачью колыбельную», а его друг Г. Г. Гагарин рассказывал о ней в Париже. По пути увидали абрека: так в те времена русские звали горцев, что в одиночку или малыми группами вели партизанскую войну. Здесь Дюма рассказывает историю, кажущуюся невероятной. Их эскорт — несколько казаков — был обстрелян небольшим отрядом чеченцев. Казаки атаковали, чеченцы бежали, один остался и вызвал на поединок какого-нибудь казака. Те энтузиазма не выказали. Дюма попросил Калино сказать, что даст 20 рублей тому, кто примет вызов. «Они некоторое время молчали и смотрели друг на друга, как бы выбирая самого смелого. В это время в 200 метрах от нас чеченец продолжал гарцевать на коне и кричать „Абрек! Абрек!“». Наконец один казак вызвался — его лошадь ранил этот абрек, 20 рублей пригодятся. Дюма отдал ему свою лошадь. Другой казак сказал, что, если первого ранят, он займет его место; Дюма обещал ему 30 рублей.
«Мы видели, как двое мужчин вступили в рукопашную. Через минуту один из них упал с коня, то есть упало тело: голова осталась в руках противника. Противник был горцем. Он издал дикий и страшный крик торжества, потряс головой, с которой капала кровь, и повесил ее к седлу. Лошадь без всадника убежала, но, по природному инстинкту, сделав крюк, вернулась к нам. Обезглавленное тело оставалось неподвижным. Я повернулся к казаку, который просил второй бой. Он курил трубку. Он кивнул. „Я пойду“, — сказал он. Затем, в свою очередь, он вскрикнул, в знак того, что принимает бой…» Казак, вместо того чтобы драться на саблях, застрелил абрека. «Весь конвой кричал „Ура!“. Он выиграл 30 рублей, постоял за честь полка и отомстил за товарища… Потом они ушли, оставив обнаженный труп горца хищным животным и птицам, но тело казака бережно положили на лошадь, другой казак взял лошадь под уздцы и повел обратно в крепость… Лошадь казака, которая была ранена, встала и на трех ногах ковыляла к нам. Не было никакой возможности спасти ее, и командир отряда перерезал ей сонную артерию. Кровь хлестала фонтаном. Животное, вероятно, чувствовало, что умирает: оно поднялось на задних ногах, повернулось, разбрызгивая вокруг себя кровь, упало на колени и медленно стало клониться, поднимая голову и вновь глядя на нас с почти человеческим выражением. Я подошел к командиру конвоя и сделал несколько замечаний по поводу жестокости, какой, на мой взгляд, было оставление орлам и шакалам тела абрека, который поддался обману, а не силе, и настаивал, чтобы его похоронили. Но главный ответил, что о нем позаботятся его товарищи… Я не мог решиться уйти, не увидев труп поближе. Он лежал ничком. Пуля ударила ему под левую лопатку и вышла под правым соском. Из-за этого казалось, что он был убит во время бегства. Мне это было неприятно, я не хотел, чтобы смелого абрека поносили после его смерти…» Этот эпизод вызвал особенно громкое возмущение. Столь дикарское поведение военных невозможно! Да — с точки зрения человека, не видевшего кавказских войн… Поведение Дюма — чудовищно! Да — для мирного горожанина XXI века, но не человека, жившего во времена, когда дуэли и казни были обычной вещью, и попавшего на странную войну, где люди делают такое, что им в нормальных обстоятельствах в голову не придет… Он все это выдумал! Вряд ли: он выдумывать не умел. И зачем выдумывать о себе такое?
В Червленой попали к казни: военно-полевой суд приговорил к расстрелу человека, ушедшего к чеченцам (Берзенов опровергал: нет, никто никогда не уходил к чеченцам); село собралось на площади, все подходили к осужденному и говорили, что прощают ему зло, которое он причинил, как в сцене казни миледи. Но на расстрел Дюма смотреть не стал. «Через десять минут я услышал залп: Григорий Григорьевич прекратил свое существование, и люди расходились. Одна группа шла медленнее и была меньше, чем другие: то была группа людей, которых правосудие сделало вдовой и сиротами…»
Догадиха, увы, уже умерла (общались с ее отцом), но женщины были великолепны: «Они совместили в себе прелесть русских красавиц и врожденное изящество и удивительную элегантность горянок». (Есть масса легенд о пребывании Дюма в Червленой: украл девицу, даже «внуки» находятся.) Дальше — Хасавюрт, где гостей познакомили с казаками из отряда «охотников за головами», учрежденного Барятинским в 1847 году: они «поклялись отрубать каждую ночь по крайней мере по одной чеченской головушке и, подобно горским абрекам, строго исполняют обет», причем не ради награды, а «из удовольствия». Берзенов и это яростно опровергал, но факт доказанный, об этом пишет, например, полковник Генштаба С. Эсадзе в работе «Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны».
Гости пожелали участвовать в ночном «секрете», им сказали правила — сражаться один на один, они согласились. Неправдоподобно, начальство не позволило бы, велело бы беречь гостей? Но там не было высокого начальства. Сами гости бы струсили? Может, и струсили, да отступать было неловко, сами напросились, и там, на Кавказе, со всеми что-то происходило такое, что трудно представить в нормальной обстановке. В «секрет» ушли три солдата: Игнатьев, Михайлюк и Баженюк (Буянов в Государственном военно-историческом архиве нашел этих людей); Дюма достался в напарники Баженюку. «Прошло два часа… Была холодная, темная ночь, мы лежали на берегу неизвестной реки (Аксай. — М. Ч.), на враждебной земле, с винтовкой, с ножом, ожидая не диких зверей, как это бывало со мною множество раз на охоте, а людей, по образу Божьему, как мы! И на эту охоту мы отправлялись со смехом, весело, как будто нам ничего не стоило пролить свою или чужую кровь! Правда, люди, которых мы поджидали, были грабителями и убийцами, оставляющими за собой разорение и слезы. Но эти люди родились за полторы тысячи лье от меня, с моралью, не похожей на нашу… Вправе ли я был просить Бога помочь мне в опасности, когда я сам так напрасно, так неразумно искал ее?» Наконец увидели горца на лошади, Баженюк бросился к нему, Дюма не мог ничего понять, потом разглядел приближавшуюся группу: «Баженюк, держа нож в зубах, тащил на правом плече женщину, находившуюся в бесчувственном состоянии, но не выпускавшую ребенка, которого она стиснула в руках; в левой же руке он нес голову чеченца… Он бросил голову на берег, посадил тут же женщину с ребенком и голосом, в котором не было заметно никакого волнения, произнес: „водочки бы…“ Не подумайте, будто он просил этого для себя, — он просил для женщины… А я все еще спрашиваю, какое право имеют люди охотиться за человеком, подобно тому как охотятся за оленем или кабаном?»
