У Кэтрин, вероятно, вновь была послеродовая депрессия — в феврале муж отвез ее на две недели поправляться в Брайтон. Всю весну он следил за итальянскими событиями — в тамошних государствах прокатилась волна революций, в частности, была свергнута светская власть папы в Папской области и установлена Римская республика во главе с политиком Джузеппе Мадзини, сторонником объединения Италии; недавно избранный президентом Франции Луи Наполеон не захотел ссориться с папой и послал войска для усмирения республиканцев, с которыми ранее намеревался вступить в союз. После этого французы вновь стали «мерзкой нацией», как писал Диккенс Ричарду Уотсону.
В мае появился первый из ежемесячных выпусков «Копперфильда» с иллюстрациями Брауна: продажи чуть пониже, чем у «Домби», зато писалось куда легче. В июле сняли для всей семьи (восемь детей; старший вот-вот пойдет в Итон, младший в пеленках) виллу в курортном местечке Бончерч на острове Уайт, где столкнулись с Теккереем, написавшим знакомой, миссис Брукфилд: «Бегу вдоль пирса, и вдруг мне навстречу великий Диккенс со своей женой, своими детьми, своей мисс Хогарт, и у всех до неприличия грубый, вульгарный и довольный вид».
Бончерч выбрали из-за считавшегося здоровым климата; врачи также посоветовали Диккенсу по утрам обливаться холодной водой и целый день пить воду. Сперва все шло нормально — пикники, танцы, верховые прогулки и вода, вода, вода, но вскоре Диккенс простудился и местный врач рекомендовал растирания груди — такие применяли при туберкулезе. Он решил, что умрет от туберкулеза, как Фанни, и писал Форстеру, что его руки и ноги дрожат, он не в силах даже причесаться и умрет немедленно, если задержится на острове. Вдобавок его друга Лича, отдыхавшего вместе с Диккенсами, снесла большая волна и разбила ему голову о камень. Поспешно перебрались (до октября) в любимый Бродстерс, там все признаки «туберкулеза» исчезли, и Диккенс смог нормально работать над «Копперфильдом», вот только продажи его не удовлетворяли. Форстеру, сентябрь: «После „Домби“ отклики кажутся весьма скромными… как малый успех „Чезлвита“ помог мне, так огромный успех „Домби“, наоборот, мне сильно повредил».
Он вновь носился с мыслью о собственной еженедельной газете. Форстеру, 7 октября: «В отношении подбора материала у меня есть особые соображения. Прежде всего, он должен быть посвящен определенной теме. Скажем, рассказы о пиратах… Или рассказы о дикарях — тут можно показать, в чем именно все дикари схожи друг с другом, а равным образом показать и те обстоятельства, при которых люди цивилизованные в трудных условиях быстрее всего уподобляются дикарям. Рассказы о выдающихся личностях, хороших и дурных, — в историческом плане… Чтобы все это связать воедино и, так сказать, создать определенную законченную картину, я представляю себе некую Тень, которая может проникнуть повсюду — и при свете солнца, луны и звезд, и при свете камина и свечи, быть во всех домах, во всех углах и закоулках, знать все и обо всем… Я хочу, чтобы в первом номере Тень рассказала о себе и своем семействе. Я хочу, чтобы письма адресовались ей… Я хотел бы, чтобы она, как некое причудливое существо, витала над всем Лондоном и чтобы у читателя возникала мысль: „Интересно, что скажет об этом Тень?“… Имеется в виду создание оригинального, фантастического, причудливого существа, чего-то вроде неведомой ранее Силы. Оно… должно быть достаточно таинственным и необычным, чтобы пленить воображение, а само должно олицетворять здравый смысл и гуманность». Чертовски жаль, что именно такой газеты он (и никто) никогда не создаст…
Осень прошла в тяжбах: соседка-парикмахерша, которую Диккенс «вывел» в «Копперфильде» в качестве отрицательного персонажа, подала иск, пришлось переделывать ее в персонаж положительный. Англичанин Томас Пауэлл издал в США фальшивую и клеветническую биографию Диккенса и на него же грозил подать в суд за клевету — дело кончилось ничем, но попортило много крови. 13 ноября Диккенс вновь, заранее сняв удобную квартиру, наблюдал за казнью: супругов Мэннинг, содержателей гостиницы, повесили за убийство постояльца, поглазеть пришли 50 тысяч человек. (Женщина накануне казни пыталась покончить с собой.) Диккенс — де Сэржа, 29 октября: «Поведение людей было неописуемо ужасным, мне еще долго казалось, что я живу в городе, населенном дьяволами. До сих пор я чувствую, что не мог бы приблизиться к этому месту. Письма мои по этому вопросу произвели большой шум. Но у меня отнюдь нет твердой уверенности, что в связи с этим что-нибудь изменится, главным образом потому, что сторонники отмены смертной казни совершенно безрассудны…»
Письма, о которых он упоминает, были опубликованы в «Экземинере» в ноябре: «Лорд Грей говорил, что правительство может оказаться вынужденным поддержать меру, предусматривающую исполнение смертного приговора в торжественной тишине тюремных стен… Я хотел бы призвать лорда Грея к тому, чтобы он наконец ввел эту перемену в нашем законодательстве, ибо эта святая его обязанность перед обществом и откладывать это дело долее он не вправе». Тех, кто ратовал за полную отмену смертной казни, Диккенс не одобрял, хотя в принципе разделял их позицию: он считал, что общество не готово и все должно делаться постепенно. Так и вышло: последняя публичная казнь состоялась в 1868 году, а отменили смертную казнь лишь в 1969-м, спустя год после казни ирландского террориста Барретта (дебаты об отмене длились семь часов).
К концу года Чарли успешно сдал экзамены в Итон — оплатила учебу опять-таки мисс Куттс, хотя Диккенс, наверное, мог бы и сам сделать это. Кэтрин забеременела снова — в последние годы передышки ей почти не давалось. Диккенс, заручившись согласием Брэдбери и Эванса, уже всерьез занимался новой газетой, решив в конце концов назвать ее непритязательно: «Домашнее чтение».
Из передовой статьи в первом номере: «Название, выбранное нами для этого журнала, говорит о том заветном желании, которое подсказало нам мысль издавать его. Мы смиренно мечтаем о том, чтобы обрести доступ к домашнему очагу наших читателей, быть приобщенными к их домашнему кругу. Мы надеемся, что многие тысячи людей любого возраста и положения найдут в нас задушевного друга, хотя бы нам никогда не привелось увидеть их. Мы стремимся принести из бурлящего вокруг нас мира под кровлю бесчисленных домов рассказы о множестве социальных чудес — и благодетельных, и вредоносных, но таких, которые не сделают нас менее убежденными и настойчивыми, менее снисходительными друг к другу, менее верными прогрессу человечества и менее благодарными за выпавшую нам честь жить на заре времен. Ни утилитаристский дух, ни гнет грубых фактов не будут допущены на страницы нашего „Домашнего чтения“. В груди людей молодых и старых, богатых и бедных мы будем бережно лелеять тот огонек фантазии, который обязательно теплится в любой человеческой груди…»
По договору Диккенс получал 40 фунтов в месяц за работу редактора, гонорары за опубликованные в «Домашнем чтении» тексты и половину прибыли, Брэдбери и Эванс — одну четвертую, в долю также вошли Форстер и назначенный заместителем Диккенса (как и в «Дейли ньюс») Уиллс — им причиталось по одной восьмой части прибыли. (Брэдбери и Эванс на сей раз были убеждены в успехе, так как речь шла не о политическом издании: они уже издавали знаменитый юмористический журнал «Панч», которым руководил друг Диккенса Марк Лемон.) Перенести в «Домашнее чтение» «Копперфильда» Диккенс не решился — еженедельные выпуски писать слишком трудно — и стал искать других авторов: первой, к кому он обратился, была Элизабет Гаскелл, недавно опубликовавшая с помощью Форстера роман о восстании чартистов «Мэри Бартон»: Гаскелл согласилась стать постоянным сотрудником, несмотря на то, что все публикации в «Чтении» должны были быть анонимными.
