Прошло несколько лет, и угри у Янниса исчезли, Димитрис поступил в семинарию, а когда окончил, его отправили служить далеко от дома. Метеора находится вдали от моря, и двадцать четыре монастыря (действующими оставались лишь несколько) примостились на известняковых столбах — на опасной многометровой высоте. Монахи там жили, словно между этим миром и миром иным, между землей и небесами. Дома в тени этих скал никогда не видели солнца.
Каждый год Яннис совершал долгое путешествие, чтобы повидаться с братом. Благодаря этой поездке он мог хотя бы раз в год соприкоснуться с чем-то возвышенным. Он мчался по прямой дороге из Кардицы в новенькой спортивной машине, ощущая приток адреналина. Но причиной тому были не мелькнувшие за горами монастыри, далекие и таинственные, а возможность утопить до полика педаль газа на почти пустой дороге.
Отправляясь в Метеору, Яннис всякий раз пересаживался за руль более дорогого автомобиля. В первый год затворничества брата в горах Яннис приезжал к нему на «ниссане». Потом пересел на «БМВ», а нынче ехал на красном «порше». К сожалению, младший брат ни разу не видел его машины — приходилось парковаться на некотором расстоянии от монастыря.
Обычно Яннис навещал Димитриса в начале зимы, когда стоит туманная погода. На сей раз эту часть Греции завалило снегом. Яннис запер машину и тут с досадой понял, что забыл взять пару обуви на смену — на нем были замшевые туфли, совершенно непригодные для того, чтобы карабкаться по крутой тропинке к монастырю. Она пролегала через древний лес, и между стволами расстилался сырой ковер опавшей листвы.
Нужно было внимательно смотреть под ноги. Из-за густого тумана дальше пяти метров путник ничего не видел, зато, поднявшись на вершину холма, он оказался выше облаков.
Вот и монастырь. Через несколько минут Яннис добрался до главного входа. Он постоял там, посмотрел сверху на колеблющееся туманное покрывало. И в этот момент увидел фигуру, которая легко плыла по небу над серой непроглядной пеленой.
Яннис улыбнулся: Димитрис, похоже, явился на какой-то космической тарелке.
Монах выскочил из вагончика канатной дороги и подошел к брату. В руке он держал вполне себе мирской синий пластиковый пакет с провизией — ее каждую неделю привозил и оставлял внизу владелец ближайшего магазина.
Яннис шагнул к брату, чтобы обнять его, почувствовал запах немытой кожи и грязных волос. Увидел его нечесаную бороду, несколько дыр в кардигане ручной вязки, надетом поверх заляпанной чем-то монашеской одежды. Супом? Молоком? Это могло быть что угодно. Он был потрясен изменениями, произошедшими с братом за год.
— Удобный способ передвижения, — заметил Яннис. — Я думал, что это Господь Бог явился мне.
— Немного безопаснее, чем старый метод, — улыбнулся Димитрис.
Прежде чем построили канатную дорогу, монахам приходилось поднимать друг друга снизу в сетке.
Они вместе пошли к двери, и тут Яннис заметил, что брат хромает.
— Что-то с ногой? — спросил он.
— Нет-нет. Просто сандалия порвалась. Нужно починить.
Ремешок износился и лопнул, и брат подволакивал ногу, чтобы не потерять обувку.
Яннис с раздражением подумал, что ему, вероятно, придется выбросить свои туфли. Даже носки промокли, и он чувствовал, как немеют пальцы.
Димитрис оброс черными космами, однако кожа у него была белой и чистой, от стихий ее защищали высокие стены монастыря, где никогда не бывало дневного света. Ни одной морщинки не появилось на его лице. Несмотря на бороду, лицо его казалось младенческим.
Янниса состарили алкоголь, наркотики, курение, гулянки за полночь, палящее солнце — радости и пороки его жизни. К этому добавлялись постоянные заботы: как изобрести хитроумные способы избежать погашения долгов и выплаты налогов, как увертываться и скрываться, как жульничать и выходить сухим из воды. Но несмотря на все это, он оставался в хорошей форме. Среди разгула он находил время для регулярного посещения спортзала, где «тягал железо». А иногда бегал полумарафон.
Димитрис не разглядывал брата. Заметил только аляповатый логотип на его пиджаке и — по дороге в монастырь — почувствовал запах лосьона после бритья, который заглушал даже аромат ладана, курящегося повсюду.
Димитрис поставил пакет с провизией в небольшой кладовке у входа, и братья пошли дальше через часовню.
Настенные росписи здесь принадлежали к одним из самых редких и ценных в Греции, их выполнил художник с Крита четыре столетия назад. Феофан
[36]расписывал и церкви на Афоне, и лики святых взирали со стен с той же смесью радости и печали, гармолипи, которая когда-то пронзила душу Димитриса во время школьной экскурсии.
На большом подносе лежал нарезанный квадратиками освященный хлеб. Почувствовав внезапный голод после долгого подъема, Яннис все же воспротивился искушению взять кусок.
Димитрис обратил внимание на то, что левая нога брата нервно подергивается и маленькая золотая шпорка на туфле с каждым движением пускает зайчик света. Он понимал, что Яннису хочется закурить.
— Правила остались прежними, я полагаю? — спросил Яннис.
Была какая-то ирония в том, что там, где драгоценные стенные росписи шестнадцатого века постепенно темнели и блекли в чаду свечного дыма и благовоний, не разрешалось выкурить сигарету — это запрещалось даже снаружи, где пепел можно было стряхнуть в пропасть глубиной несколько сот метров.
— Увы, правила не изменились, — ответил Димитрис, поднимая глаза к небу.
— Правило от Бога?
— Нет, — сказал Димитрис. — От того, кто повыше.
— От епископа?
Димитрис прошел вглубь часовни и сел, и тут Яннис присмотрелся к нему внимательнее. Да, лицо у брата оставалось детским, но вырос живот тыковкой, появилась сутулость. Видно, Димитрис махнул на себя рукой. Своей фигурой Яннис гордился.
Орбита, по которой ежедневно передвигался Димитрис, была у́же тюремного дворика. Братия могла вернуться в любой момент, и они мысли не допускали, что его не окажется на месте. После того как построили канатную дорогу, вся его физическая нагрузка свелась к преодолению нескольких метров в день, тогда как прежде ему приходилось хотя бы спускаться и подниматься по крутой тропинке.
— Как родители? — спросил Димитрис.
— По-старому, — ответил Яннис. — Ничто не меняется. Отец по-прежнему пьет. А теперь, когда йайа нет, даже больше. Она, по крайней мере, пыталась его урезонить.
