Один за другим люди выстраивались в очередь, чтобы поцеловать икону. Многие из них перед этим ели сувлаки
[22], и отпечатки жирных губ оставались на стекле. Мужчины сидели, словно молясь, и под негромкое журчание византийской музыки бесстыдно глазели на женскую фигуру перед ними — так пристально, будто смотрели на икону. Девушка усердно занималась уборкой, все еще не чувствуя на себе их взглядов, нередко ее движения напоминали танец. Из ее наушников лилась музыка — подборка песен, составленная бойфрендом-диджеем, и работала ли Пелагия пылесосом, полировала или сметала пыль, она отдавалась этому со всей энергией, на какую была способна. Иногда пот растекался у нее под мышками и по спине, отчего футболка становилась прозрачной; на висках тоже выступали бисеринки влаги.
Спирос Курис начал одеваться тщательнее, поочередно менял четыре костюма из своего гардероба и повязывал галстук. Он регулярно ходил к парикмахеру — подравнивать свои седеющие волосы и усы. Спирос много лет не уделял своему внешнему виду такого внимания. Жена только радовалась, глядя на него. Как и все остальные мужчины в церкви, он воображал, что его связь с Пелагией реальна — не менее реальна, чем те отношения, которые были у них с самой Девой Марией. Тот факт, что другие чувствовали то же самое, ничуть не смущал Спироса. Он просиживал в храме несколько часов, пока Пелагия не заканчивала работу, потом отправлялся за покупками, после чего пружинистым шагом шел домой.
Прибыли, которые священник получал от продажи свечей, выросли многократно, и, хотя он увеличил заказы, спрос нередко опережал поставки. Еще у него прибавилось работы с записками на клочках бумаги — многие просили о его особом вмешательстве. Чаще всего там было просто написано: «Не вводи нас во искушение». И крайне редко просьбы конкретизировались.
Единственным человеком, который, казалось, не обращал внимания на Пелагию, был сам священник. Он даже не замечал, что в храме появилась новая уборщица. Он видел только, что церковь чиста, как в день ее открытия.
© creaPicTures/Shutterstock (ретушь)
Как-то рано утром он стоял на коленях, молясь о чем-то своем, закрыв глаза, чтобы внешний мир не мешал сосредоточиться. Вдруг он уловил какой-то запах. Не благовоний и не свечей. Чего-то очень свежего, только он не мог его опознать. Открыв глаза, он обнаружил, что смотрит на грудь женщины, округлую и упругую. Пелагия наконец перестала носить траур по покойному двоюродному деду. Она стояла рядом со священником, полируя стекло, защищавшее икону. Тот поспешно поднялся, наступив на рясу и чуть не споткнувшись, и вышел из церкви. Ему требовался глоток свежего воздуха.
«Неисповедимы пути Господни, — сказал он себе. — Неудивительно, что в церкви столько народу».
Исчезновение мужей расстроило жен. Одна из них наняла частного сыщика, чтобы выяснить, где пропадает ее благоверный, и поразилась, когда узнала, что тот проводит время в храме.
Сетовали и некоторые владельцы кафенионов.
«Избавьтесь от этой девицы, — потребовали они от священника. — Она губит наш бизнес».
Священник тщательно взвесил ситуацию. Пелагия была ни в чем не виновата. Эта женщина — создание Божье, свидетельство Его всемогущества. Она не преступница, красота дана ей от рождения, а не приобретена за счет какого-то злого умысла. В руках священника была богатая церковь с большим приходом и хорошими сборами с прихожан. Уволить Пелагию было бы неправильно.
Как-то утром собор наполнился настолько, что некоторым мужчинам пришлось сесть справа. Они предвкушали появление молодой женщины. Время шло, они ждали. Наконец раздалось какое-то гудение. Звук издавал промышленных размеров пылесос, его толкала женщина. Она высоко держала голову и чем-то напоминала крестьянина с древним плугом. Это была не Пелагия. Будь пылесос не таким шумным, гул разочарования, пронесшийся по церкви, был бы слышнее.
Мария Леонтидис выздоровела. Она пополнела после болезни, а тепло весеннего солнышка заставило ее старые кости помолодеть.
Мужчины толпой повалили из церкви, и в это время появился священник. Он сразу же понял причину происходящего. Громадные прибыли от продажи свечей позволили ему приобрести для собора более современный уборочный инвентарь. Возвращение Марии стало триумфальным.
Кафенионы снова были полны посетителей, жены встречали мужей ко второму завтраку. Спирос Курис неспешным шагом приходил домой. Его супруга радостно улыбалась ему. Он напоминал ей того мужчину, за которого она вышла замуж.
Вряд ли пожилой Спирос и в самом деле думал, что Пелагия замечает его, но женская красота может оказывать на мужчину мощное воздействие, я это слишком хорошо знаю по себе.
Поклоняясь ей, так легко попасть в ловушку! Нас всех влекут определенные эстетические идеалы, даже если мы одергиваем себя, и я хорошо помню, как тем вечером в баре кинотеатра твой облик поразил меня в самое сердце. Может, это проклятие — быть такой красивой, что люди сразу же тянутся к тебе; может, это бремя — когда о тебе судят по внешности, а не по твоей личности. Где бы ты ни была теперь, кто-то другой, вероятно, входит в комнату и чувствует, как сердце совершает кульбит в его груди. Я не обманываюсь: я был не первым и не последним мужчиной, которого твоя улыбка заставила остолбенеть.
Я оставался в Патрах почти три недели, наслаждаясь жизнью в этом большом городе и анонимностью, которую он мне обеспечивал. Каждый день я заглядывал в разные кафе и таверны, и мне не нужно было никому ничего объяснять. Первое посещение собора не стало последним. Я часто заходил туда — просто посидеть, подумать, полюбоваться убранством. Не раз видел там Марию Леонтидис с ее шумным пылесосом. Смотрел на нее и улыбался.
Совершил ли святой Андрей чудо исцеления жены прокуратора или нет, новый собор, посвященный ему, имеет какую-то силу. Я ее ощущал сам. Свет и красота подарили мне несколько мгновений чистой радости.
Поднимаясь на машине в горы, я все еще думал о моей страсти к тебе, о том, чувствовала ли ты хоть малую толику того, что ощущал я. Но эти размышления были прерваны при въезде в Калавриту, красивое, но печальное место, жители которого жестоко пострадали во время германской оккупации. Памятник невинным жертвам бойни, учиненной здесь 13 декабря 1943 года, — один из самых впечатляющих монументов, какие я видел. Памятные места в городе (включая музей, посвященный событиям, которые привели к массовым убийствам) никогда не дадут забыть о гибели пятисот патриотов, мужчин и юношей. Непокорная Калаврита была стерта захватчиками с лица земли… На склоне холма над городом выложено слово «Эйрини» — «мир». Город никогда не забудет того, что там случилось, однако я уехал оттуда с чувством, что исцеление начинается с прощения. Я не сравниваю то, что ты сделала со мной, со страданиями людей, которые здесь жили, но принцип остается тем же, и я знаю, что еще далек от прощения. Несмотря на тяжелую атмосферу, я пробыл в Калаврите несколько дней, прежде чем сесть на поезд, идущий по узкоколейке, и отправиться по умопомрачительному ущелью к морю. Было что-то по-детски очаровательное в этом прибытии на станцию, где все дышит наивной стариной; я пробыл там, близ маленькой гавани в Диакофто, более недели, а потом вернулся в Калавриту за машиной. Оттуда я выехал на горную дорогу, бегущую над пропастью мимо бурных водопадов, через маленькие деревни.
