– Я убью их!
– Тише, тебя услышат! – шикнул старик и дернул мальчика обратно: Селена была круглолица, неосторожного, его могли заметить.
– Пусть слышат! Я убью их так, как они убили моего отца!
В этот момент у калитки зашумели, и на площадку, посреди которой стоял старый, заброшенный колодец, выволокли женщину и девочку. Предупреждая крик, Епифаний зажал рот мальчика одной рукой, второй же вцепился в его талию, упреждая рывок. Один из воинов подошел к лежащей в пыли девочке, вырвал из ее руки какой-то предмет и отшвырнул подальше в кусты. Прямо к ногам Дионисия. Не отрывая глаз от матери и тоненько плачущей Дайоны, он нагнулся, поднял то, что так не понравилось скифу.
– Собака…
– О чем ты? Какая собака? – забеспокоился Епифаний: мальчику за сегодняшний вечер пришлось пережить столько – не тронулся бы умом!
– Собака, которую нарисовала Дайона, чтобы потом ее оживила Артемида… На беду, у нас в усадьбе не было собак, Епифаний…
Старик хотел сказать что-нибудь правильное, но в этот момент прозвучала резкая команда. Сразу несколько хохочущих мужчин бросились к распростертой на земле Алексии и забившейся в ужасе Дайоне, подхватили и поволокли их к колодцу.
Первой в его жерле исчезла Дайона. Ее предсмертный крик, многократно отражаясь от каменных стен, почти лишил Дионисия рассудка. Когда же подняли так и не пришедшую в себя Алексию, он, забыв об осторожности, о данном Епифанию обещании, о бессмысленности всего, что делает, закричал: «Мама!» – и выбежал на освещенное пространство.
Все, что было потом, произошло одновременно. Скифский стрелок поднял лук, Дионисий почувствовал летящую в него стрелу, откуда-то сбоку к нему метнулась тень, и старый Епифаний, пронзенный насквозь, начал медленно оседать к его ногам.
– Епифаний!
– Беги, Дионисий. Свершилось то, что открылось мне еще днем. Ты спасешься.
– Епифаний! Ты знал? И все равно пришел?! Епифаний! Я не оставлю тебя!
– Помни… ты обещал… Я счастлив, что… что успел… стать… твоим… дру…
* * *
– Тэ-эк… Евграф Леопольдович… – Дюжий таможенник справился с собственной мимикой, по крайней мере так ему казалось. И, как подобает «при исполнении», внимательно осмотрел пацана, застывшего с недочищенным бананом у вагонного окна на нижней полке. В светлых глазах таможенника запрыгали шальные зайцы, и он поспешно перевел взгляд на женщину. – Документы в порядке. Счастливого пути.
– Слава Создателю! – Тетя Люся сложила лодочкой ладони, ткнулась в них подбородком и, закатив глаза, мысленно сообщила Творцу, что она думает о дороге, вонючем щелястом вагоне, обеих таможнях и стоимости билетов за все это «удовольствие». Затем, совершенно невпопад, поблагодарила и, вынырнув из транса, умильно огладила взглядом хмурого племянника. – Графочка, через одиннадцать часов будем в Севастополе. Давай баиньки!
– Ну тетя Люся! – взвыл Графочка и, швырнув банан на стол, полез на верхнюю полку. «Баиньки»! Позорище! Ему же че-тыр-на-дцать! А еще эзотерик! Эзотеричка!
Этим особенным словом – эзотерик – странную теть Люсю назвала мама, когда в их московской квартире появилась южная родственница, увешанная, словно новогодняя елка, бусами, кольцами, браслетами и совершенно невообразимыми амулетами. Мама вообще умела называть. Евграф! И это при муже Леопольде! График, Графин – еще куда ни шло. Графиня, Аграфена или даже Ева – когда-то это доводило до слёз. Не скупых мужских. Отнюдь! А что, каждому рассказывать, как папу друг Евграф во время их альпинистской молодости тащил на себе сколько-то там километров, обморозился, долго болел, выздоровел, и тогда благодарный Леопольд назвал сына в его честь? Кому честь, а кому…
Евграф скомкал подушку, подоткнул ее под грудь и уставился в смоляную ночь, с заданной периодичностью взрываемую уносящимися в Москву фонарями.
Севастополь… За шесть лет, прошедших с предыдущего визита к тете Люсе, от воспоминаний о городе не осталось почти ничего: посиневший распухший палец, которым Евграф ткнул в ерша, притаившегося в дырчатом подводном камне, и памятник со странным названием – «Затонувшим кораблям».
Со злополучным пальцем он носился за теткой, наверное, часа полтора. Отвечая раз за разом на вопрос: «я не умру?» коротким «нет», она наконец сдалась и сообщила, что когда-нибудь это произойдет обязательно.
А корабли, давшие название памятнику, оказались не затонувшими, а затопленными. Поправку внес папа, но выглядела она нелепо: кто же будет топить собственные корабли? Интернет подтвердил: во время Крымской войны в далеком 1854 году, «чтобы заградить вход неприятельским судам и спасти город», вице-адмирал Корнилов отдал приказ затопить поперек фарватера Севастопольской бухты российский флот. Евграф, однажды расстроившийся из-за своей первой и единственной деревянной лодочки, канувшей в пригородном пруду, много раз пытался представить, как моряки покидают свое судно, как отдает ему честь командир… И высоченные стройные мачты медленно уходят, уходят, уходят под воду, а потом торчат поперек бухты двумя жуткими рядами, свидетельствуя то ли о победе, то ли о поражении. Над ними носятся и тревожно кричат чайки, а на берегу, сжимая кулаки, стоят матросы, и глаза у них мокрые и злые.
Вот в такое место вез Евграфа поезд. По выражению мамы – «поджариться на солнышке», по версии папы – «отмокнуть и просолиться». И только тетя Люся многообещающе обмолвилась, что собирается «приобщить ребенка к святыням». В общем, у всех были свои планы на вполне самостоятельного и почти взрослого человека.
* * *
– Э-эй, дружочек, глянь в окошко!
Евграф открыл глаза.
– Теть Люся, что, приехали?
– Нет. Впереди Джанкой, потом Симферополь, Бахчисарай, а уж потом и дома будем. Часа четыре осталось. Я тебя на Сиваш
[7] разбудила. В окно посмотри.
Евграф свесил голову с полки. За стеклом, сколько хватало глаз, была вода. Она то подступала к рельсам, то убегала за розовато-коричневые соленые проплешины, утыканные ровненькими рядами невысоких деревянных столбиков.
– В другое окно глянь!
Напротив была точно такая же вода, соль и столбики. В вагоне завоняло.
– Фу-у-у! – Евграф потянул носом, сморщился.
– Чего носом крутишь? Это планктон. На этих отмелях раньше соль добывали. Вон ограждение осталось. Теперь планктон развелся. Крым начнется – проветримся.
– Теть Люся, мы что, по мосту едем?
– Вот современная молодежь! Ничего не знают! – оживился новый сосед и посмотрел на Евграфа.
Чувствуя ответственность за «современную молодежь», Евграф неприязненно смерил взглядом попутчика. Это ж надо! Только в поезд сел, а уже лезет.
– Чего им знать-то? Как в школах учат, так они и учатся. У нас раньше урок не подготовишь – стыдно. А теперь… – включилась «нижняя» соседка.
