— Ну, кузина Барбара, — заговорил он с вымученной улыбкой, — чем могу быть полезен?
— Ты теперь заседаешь в парламенте, — решительно произнесла она. — И это хорошо.
Сердце Фортуната упало.
Если бы не его место в парламенте, он, пожалуй, и не смог бы арендовать этот дом. Обычно сельские джентльмены снимали жилье в Дублине только на зимний сезон, если у них были сыновья или дочери, которым подыскивали пару, а у Уолша сейчас не было детей такого возраста, или если они должны были посещать заседания парламента. Получив место в парламенте, Фортунат, всегда аккуратно обращавшийся с деньгами, решил, что если он хочет чего-то добиться, то должен выдержать стиль. Поэтому он и снял большой дом на модной Сент-Стивенс-Грин. Но аренда жилья в центре Дублина обходилась ему дорого и почти так же, как в Лондоне. Он платил миссис Дойл огромную сумму — сто фунтов в год, явно больше, чем он мог себе позволить.
Барбара Дойл уставилась на Фортуната мрачным взглядом. А потом возвестила:
— Пришло время Ирландии заявить о себе англичанам.
Во всем Дублине вряд ли нашелся бы человек, который с ней не согласился бы.
Потому что, если английский парламент желал, чтобы ирландцы тихо сидели под правлением протестантов, это вовсе не значило, что их интересовало благосостояние правителей. Вовсе нет.
В конце концов, Ирландия была далеко. Да, английские последователи Кромвеля получили землю в Ирландии. Но часто они продавали ее, получали свои денежки и возвращались в Англию. Некоторые из самых крупных английских землевладельцев и теперь имели в Ирландии огромные земли, но нанимали посредников, чтобы извлечь максимально возможную прибыль из своих владений, а деньги переправляли в Англию, где и предпочитали жить сами. Что до протестантов, которые действительно жили в Ирландии, а их число было велико, то они там присутствовали не более двух поколений, и все же время и расстояние порождали забывчивость. Да, конечно, англичане желали им добра, но только до тех пор, пока они не причиняли неудобств.
— Все-таки эти ирландские поселенцы должны знать свое место, — рассуждали англичане.
Даже в дни Карла II английский парламент посчитал необходимым ограничить поставки прославленной ирландской говядины в Англию по вполне очевидной причине:
— Их говядина конкурирует с нашей!
Во время правления короля Вильгельма по той же самой причине наложили запрет на торговлю ирландской шерстью. А когда почти все сквайры-протестанты и торговцы Ирландии стали возражать, парламентарии в Англии сразу поняли:
— Что-то есть такое в этом проклятом острове, что подталкивает людей к измене!
И несколько лет спустя английский парламент был вынужден напомнить протестантскому ирландскому парламенту, причем довольно решительно:
— Армия, которую вы собрали и оплачиваете, никоим образом не находится под вашим командованием!
А пару лет назад король Георг издал деклараторный закон, чтобы напомнить ирландцам, раз и навсегда, что Лондон может и, скорее всего, будет отвергать любое решение или правовой акт, принятый ими.
— Мы преданы королю и установленной им Церкви, — пришел к заключению ирландский парламент, — но к нам относятся как к нижестоящим!
И это было абсолютно верно.
Католики, хотя они точно так же пострадали от всего, что приносило вред торговле острова, все же по-настоящему не участвовали в ссоре. Им хватало и собственных забот. Это ведь правящий класс протестантов горевал из-за того, что Лондон их использует, — англоирландцы, завоеватели, так их начали называть. И ведь действительно, все хорошо оплачиваемые государственные должности, синекуры, самые доходные церковные места, где можно было ожидать и побочных доходов, обычных в тот благодушный век, — все отдавалось людям, присланным из Англии.
— Почему это для наших сыновей должны оставаться лишь второстепенные места работы? — желали знать ирландские сквайры.
И если подавляемые крестьяне-католики ненавидели отсутствовавших лендлордов и их жадных управляющих, то и англо-ирландцы частенько относились к ним точно так же.
— Все эти деньги за аренду уплывают из страны, эти отсутствующие лендлорды крадут богатства Ирландии! — жаловались они.
Уходившие в Англию суммы на самом деле были не столь уж велики, чтобы причинить Ирландии серьезный вред, но и Барбара Дойл, и Фортунат Уолш были убеждены в обратном.
Однако последнее оскорбление было нанесено как раз в этом году.
— Что ты собираешься делать, — резко спросила миссис Дойл, — с этими чертовыми медными монетами?
Прерогативой правителей во всех странах и при всех политических системах была забота об их любовницах. И король Англии Георг, желая чем-то побаловать свою возлюбленную, графиню Кендал, с радостью даровал ей патент на чеканку медных монет достоинством в полпенса и фартингов для Ирландии. Преподнесение подобного патента очарованным царственным другом было настолько обычным делом, что никто и внимания на это не обратил. А графиня, не занимавшаяся делами, в свою очередь весьма разумно продала патент некоему уважаемому фабриканту железных изделий по фамилии Вуд. И вот теперь медные монеты Вуда были доставлены в Ирландию.
— С чего вдруг мы должны пользоваться этими проклятыми обрезками меди в Дублине? — Барбара Дойл воинственно уставилась на Фортуната.
Вообще-то, когда Уолш изучал монеты Вуда, ему показалось, что качество у них безупречное, но сейчас он не стал этого говорить.
— В этой истории самое глупое то, — заметил он абсолютно справедливо, — что нам сейчас не хватает серебряных монет. Мы нуждаемся в серебре, а не в меди.
И действительно, в последнее время из-за утечки денег из Ирландии в Англию на острове сильно не хватало крупной наличности. Даже английские чиновники департамента налогов и сборов предупреждали Лондон, что вся эта медная история — дурная затея. Но если Уолш надеялся отвлечь кузину и заставить ее сменить тему, ему это не удалось.
— Ты думаешь, Ирландией следует управлять с помощью подачек, как какой-нибудь шлюхой? — угрожающим тоном спросила она.
В том, что кузина Уолша была буквально потрясена наличием у короля любовницы, сомневаться не приходилось, хотя подобная королевская благосклонность была знакома Ирландии еще до прихода святого Патрика.
— И все проделали у нас за спиной! — воскликнула Барбара. — Вот от чего меня тошнит!
В том-то и суть, подумал Фортунат. Именно случайность, небрежность оскорбления, скрытого во всей этой сделке, взбесила всех. Снова и снова английский парламент отказывал преданным ирландцам в праве чеканить собственную монету, поскольку это пахло слишком большой независимостью. И вот теперь, даже слова не сказав ирландскому парламенту, к тому же вопреки совету дублинских властей, острову подсовывали монеты, отчеканенные каким-то частным лицом.
— Просто стыд, — согласился Фортунат.
