Тайди был в таком восторге от своих усилий, что ничуть не колебался, хотя и следовало бы, когда увидел двух офицеров. Он просто предъявил им счет на поистине королевскую сумму в сорок шиллингов. Это было воспринято не слишком хорошо, то есть, вообще-то, офицеры произнесли много неприятных слов, когда, не зная обычаев этого места, отказывались платить. Церковный служитель сообщил им, что в таком случае они не смогут разместить солдат на территории собора Христа. И тут более высокий офицер, явно решивший, что это папистская церковь, заметил:
— Генерал Кромвель даже лошадей поставит в этом соборе, если захочет.
На это Тайди находчиво ответил, что генерал может ставить своих лошадей в нефе собора Святого Патрика, но не в соборе Христа. Они обменялись еще несколькими грубостями, несмотря на все усилия жены Тайди и Фэйтфула заверить офицеров в их преданности.
И семья Тайди в результате не слишком радовалась, когда колокол умолк, а они отправились послушать Оливера Кромвеля.
Толпа у колледжа собралась внушительная. Олдермены и все городские власти, главные ученые Тринити-колледжа и старый доктор Пинчер, которого легко было заметить среди них, пасторы городских протестантских приходов — их было не слишком много, но они производили впечатление, а еще множество простых горожан. Все с интересом наблюдали за тем, как в сопровождении кавалерийского эскорта подъехал генерал в простой открытой коляске.
Коляска остановилась, но Кромвель не вышел из нее. Он снял шляпу и встал. Это был крепкого сложения мужчина ростом больше шести футов, с военной выправкой. Его седеющие волосы, разделенные пробором посередине, падали на плечи. Лицо было не уродливым, но простым, с бородавками с одной стороны. Когда он заговорил, его голос звучал хрипло, и держался он грубовато. И послание, переданное Оливером Кромвелем народу Ирландии, было простым и коротким.
Его привел сюда милостивый Господь, сообщил он людям, чтобы освободить их. Те, кто, признавая Божественное провидение, стоит среди праведных, под которыми он, конечно, подразумевал протестантов, могут быть уверены, что дикие и кровожадные ирландцы будут подавлены и подчинены и что английский парламент защитит их. Те же, кто восстанет против власти парламента с оружием в руках, будут сокрушены. И не стоит в том сомневаться.
Но пусть они также поймут, продолжил Кромвель, что он не имеет желания тревожить больную совесть. Тем, кто благонадежен, бояться нечего. Девиз армии Божьей — справедливость. Те, кто виновен в пролитии невинной крови, будут наказаны, но к остальным Господь мягок. Добродетель и порядок должны стать их проводниками.
— Гражданские свободы для мирного народа! — провозгласил он.
А потом сел, надел шляпу и уехал.
Доктор Пинчер хмурился. Это было совсем не то, чего он ожидал.
Послание подготовлено тщательно. Так и должно быть. И тактический расчет Кромвеля также вполне понятен. Он ведь генерал. Он явился в Ирландию, чтобы защитить западный фланг парламентских сил. Те, кто противостоит власти парламента с оружием — другими словами, роялисты, — должны быть раздавлены. Это понятно. Само собой.
Те, кто пролил невинную кровь, должны подвергнуться правосудию. Имел ли он в виду те ирландские банды, что подняли бунт, когда сэр Фелим и лорд Магуайр начали мятеж в 1641 году? Предположительно. Воспоминания о той резне и о беженцах, хлынувших в Дублин, были еще свежи, хотя теперь вычислить оставшихся преступников довольно трудно.
Но что это он говорил о больной совести? Эта фраза представляла собой шифр, понятный каждому слушателю. Она означала другую веру. Но генерал заявил, что, если обладающие больной совестью благонадежны, им нечего бояться. Политический язык речи был абсолютно понятным. Намек, брошенный горожанам, собравшимся у колледжа, был ясным. Респектабельным католическим торговцам вроде Смита, если они не станут причинять неприятностей этому грубому генералу, опасаться нечего. Эти слова заставляли заподозрить, что, если они будут поклоняться тому, чему хотят, только не на виду, Кромвель готов им это позволить. Доктор Пинчер был ошеломлен.
А в самом ли деле армия этого генерала — Божье воинство? Неужели католиков не заставят обратиться в истинную веру? Неужели их не лишат собственности? Пинчер всю жизнь ждал этого. Может быть, эта речь — всего лишь тактический ход, чтобы заставить католиков помалкивать, пока генерал не найдет время разобраться с их богатствами? Пинчер надеялся на это. Но ему на ум пришла и другая возможность: а не может ли быть так, что этот Кромвель вообще не имеет никаких планов насчет Ирландии, кроме сокрушения роялистов и наказания виновных? Пинчер огляделся по сторонам. Собравшиеся перед колледжем люди также удивленно переглядывались.
И вот в таком смятении, с такой растревоженной душой Пинчер готовился встретиться со своим племянником.
К тому времени, когда семейство Тайди вошло в храм колледжа, Пинчер уже организовал сцену. Сам доктор, весь в черном, прямой как шест, стоял один и смотрел на ворота, у которых собрались любопытствующие студенты. У двери справа расположились знакомые преподаватели, ожидавшие, когда их представят офицеру. Тайди встали сразу у ворот, внутри.
И вот через несколько мгновений в эти ворота вошел, тяжело шагая, крупный офицер, одетый в кожу, как все офицеры круглоголовых. Он сразу увидел доктора Пинчера и направился к нему. А Тайди застонал.
— Будь все проклято! — пробормотал он.
Это был тот самый офицер, с которым он поссорился утром.
Доктор Пинчер смотрел во все глаза. Человек, шедший к нему, был высоким, но на этом все их фамильное сходство заканчивалось.
Барнаби Бадж был дородным мужчиной с широкой грудью; просторные штаны не скрывали ног, похожих на стволы деревьев, кожаные сапоги для верховой езды были огромными. Но прежде всего доктора ошеломило его лицо.
Лицо Барнаби Баджа было большим и плоским. Оно напомнило доктору Пинчеру седло барашка. И неужели вот этот звероподобный тип, что шагал сейчас к нему, действительно сын его сестры?
— Доктор Пинчер? Я Барнаби.
Доктор склонил голову. Следовало что-то сказать, но в этот момент доктор не мог найти слов. А тем временем, как он заметил, этот дюжий солдат с любопытством рассматривал его самого. Наконец Пинчер услышал, как солдат пробормотал себе под нос:
— Моя матушка ошибалась.
— Ошибалась? Как это? — резко спросил Пинчер.
Барнаби удивился, потом смутился. Он не предполагал, что дядя его услышит, что в таком возрасте тот обладает столь острым слухом.
— Ну, понимаете, сэр, — ответил он неловко, но искренне, — вы совсем не кажетесь больным.
Пинчер уставился на него.
— Идем, племянник, — тихо сказал он, покосившись туда, где стояли преподаватели Тринити-колледжа. — Давай лучше обсудим семейные дела в моей квартире.
И, даже не кивнув Тайди, он, весь в напряжении, вышел за ворота колледжа. Барнаби шагал рядом с ним.
