И это объединение было устрашающим. Они уже загнали Оуэна Роэ О’Нейла в Ульстер. Парламентский гарнизон в Дублине был снова приперт к стенке. А лорд Инчиквин удивил всех, двинувшись с юга и захватив укрепленный порт Дроэда, ворота в Ульстер, а потом и почти все ульстерские крепости, кроме Дерри. И совсем недавно эскадра кораблей роялистов подошла к южному берегу Ирландии, где они надеялись вместе с местными каперами потрепать флот Кромвеля.
Лорд Ормонд отлично выбрал позицию. Если бы Кромвель высадился на юге, Ормонд преградил бы ему дорогу к Дублину. Если бы флот Кромвеля зашел в Дублинский залив, его корабли оказались бы в пределах дальности стрельбы артиллерии Ормонда, расположенной на берегу.
Однако Бриан О’Бирн, оглядывая лагерь на склонах под ним, задавал себе один вопрос: зачем он здесь?
Он и сам толком не знал. Его жена и сын были в это время с ее родными в относительной безопасности в Ульстере. А сам он еще несколько дней назад находился в Ратконане и теперь хотел вернуться туда, спрятаться и постараться избежать неприятностей. Ничего хорошего не было в этой войне: он досыта насмотрелся на нее. И если уж ему необходимо сражаться, он бы, скорее, встал рядом с Оуэном Роэ О’Нейлом. Но у него было слишком много обязательств перед конфедератами и перед родней его жены. Он должен сражаться вместе с ними, хотя его сердце было не здесь.
И не только О’Бирн испытывал неохоту драться. Самое главное сопротивление приходу Кромвеля в Ирландию исходило совсем с другой стороны: от его собственных войск.
Конечно, отчасти тут поработали левеллеры. Но главное было в другом. Вся масса его железной идеальной армии отказывалась воевать в Ирландии. Кромвель угрожал, Кромвель умолял и льстил, но набожные английские солдаты не слушали его. Отказывались они по нескольким причинам. Одни хотели получить свои деньги, другие желали политических реформ в самой Англии. Но главный аргумент, который повторяли воины всех рангов, был воистину удивителен.
— Вера человека — его личное дело, — говорили они. — С какой стати мы должны заставлять ирландцев быть протестантами?
Никто и никогда прежде не слышал ничего подобного. Правители, исходя то ли из личного цинизма, то ли из политической необходимости, могли иногда терпеть другие религии в своих владениях, хотя, конечно, любой католический король прекрасно знал, что его подданные-протестанты угодят в адское пламя, а в протестантских общинах отлично понимали, что именно это произойдет с католиками. Но никакой политический орган с тех самых дней, когда Римская империя сделала христианство государственной религией, даже и предположить не мог, что вера человека может быть абсолютно личным его делом, что она никого не касается, кроме его самого. Эта идея ошеломляла и своей новизной, и ослепляющей простотой. И даже в армии Кромвеля, который готов был допустить, что протестанты могут быть разными, мысль о том, что к великому злу католицизма можно относиться так, словно это просто какая-то вполне благочестивая секта, и что на великий раскол между католиками и протестантами можно не обращать внимания, была настоящей анафемой.
И хотя Кромвель и его командиры быстро разделались с мятежом левеллеров, Кромвель все же был вынужден позволить множеству английских солдат отправиться по домам, потому что они просто не понимали, зачем заставлять ирландцев превращаться в протестантов.
И вот О’Бирн грустно смотрел на лагерь внизу, размышлял о крови, пролитой за время его собственной недолгой жизни ради религии, и качал головой, позволяя себе предполагать, что, может быть, те английские мятежники-еретики как раз и говорили вполне справедливые вещи.
Молодой солдат, которого он отправил для выяснения личностей вновь прибывших, вернулся.
— К нам на помощь идет отряд из Фингала, это их авангард. Все — католики. Я слышал, один из них — из Дублина, некий Смит.
— Смит? — Лицо О’Бирна расплылось в улыбке. — Ты сказал — Смит? — (Печаль мгновенно развеялась.) — Это же молодой Муириш! — радостно воскликнул он и погнал коня вниз по склону.
И конечно, О’Бирн был весьма удивлен, когда, доскакав до лагеря, столкнулся лицом к лицу вовсе не с Морисом, а с его отцом.
Что-то произошло с Уолтером Смитом. Он изменился. Не внешне. Он был все тем же крепким семьянином с лысеющей седой головой. Но произошло нечто, изменившее его внутренне. Именно так показалось О’Бирну, когда они сидели у костра тем вечером.
Торговец был не слишком рад видеть О’Бирна, хотя ему следовало знать, что ирландец может оказаться в лагере Ормонда. Но он принял присутствие О’Бирна как простой природный факт, вроде зимы или лета. И потому, когда О’Бирн из вежливости пригласил его поужинать с ним, Уолтер просто кивнул и ответил:
— Как хочешь.
И вот они сидят рядом и О’Бирн подробно рассказывает Уолтеру о положении военных дел, о силах лорда Ормонда и о тактике, которую они, скорее всего, применят при встрече с армией Кромвеля.
В тот день Ормонд решил расположить передовую батарею прямо возле устья Лиффи. Но она оказалась бы в опасной близости от защитников Дублина, и, когда опустились сумерки, Ормонд приготовился отправить большой контингент, около пятисот человек, для начала укрепить позиции под покровом темноты.
— Это блестящий ход, — пояснил О’Бирн, наблюдая за тем, как солдаты готовятся уйти. — Та батарея может нанести большой урон кораблям Кромвеля, если он попытается подойти к Дублину.
Но О’Бирну куда больше хотелось узнать последние новости о его друге Орландо, о молодом Морисе и о том, как идут дела в Фингале, где до сих пор жила семья Смита. Уолтер подтвердил, что молодой Морис теперь ведет семейное дело, хотя торговля сейчас застопорилась. И он часто бывает нетерпелив, ему хочется отправиться воевать вместе с Ормондом. Мориса удерживает лишь то, что семья нуждается в нем. Энн в порядке, но страдает от болей в суставах. Однако сильнее всех тревожился, как скоро стало ясно, сам Уолтер.
О’Бирн легко мог это представить. Уолтер не слишком вдавался в подробности, потому что ни одному из них не хотелось упоминать о том, что лежало между ними, но О’Бирн без труда все понял.
Амбар, фермерские строения, сам дом — все было битком набито солдатами-протестантами. Этого уже было бы достаточно. Но то, что и семья Уолтера была вынуждена стать постоянным гостем в доме родственника — пусть даже Уолтер и Орландо очень нравились друг другу, — должно было еще больше усиливать напряжение. К тому же каждый день делить жилище с простодушным Дэниелом, вечным напоминанием всем, кроме Мориса, который ничего не знал, о его унижении… О’Бирн подумал, что сам он такого не смог бы вынести.
Но Уолтер выносил, месяц за месяцем, потому что был добрым и достойным человеком. Наконец сделав для семьи все, что он мог, и понимая, что приход Кромвеля — это главная угроза их жизни, Уолтер принял решение. Оставив жену на попечение Мориса и сказав, что у него дела в Коннахте, он спокойно отправился в путь, чтобы взять в руки оружие, впервые в жизни стать солдатом — в армии Ормонда. И вот этот солидный, мирный семьянин, которому уже перевалило за шестьдесят, бросил все и, как ни странно, почувствовал себя свободным. Интересно, думал О’Бирн, а он вообще собирается возвращаться?
