— Скажите мне, милорд… Мы все еще видим вдали дым, и он поднимается уже несколько дней. Похоже, судьи отдали приказ уничтожить фермы католиков? Сжечь все, что выращено? Но если это так, как будет кормиться Дублин и ваше собственное войско?
Это было еще одним примером бесконечной глупости людей из Дублинского замка — отдать приказ о бессмысленном разрушении. Они хотели заодно уничтожить еще и местных рыбаков.
— Да, ты права, — ответил лорд, не глядя на Мэри. — Я убеждал их прекратить все это. И надеюсь, к завтрашнему дню дым исчезнет.
— Но это очень печально, — заметила Мэри. — Нас собираются уничтожить без какой-либо вины. Сколько еще честных старых англичан должны вот так пострадать?
— У меня нет желания превращать в предателей сквайров Фингала, — честно ответил ей граф. — Но что бы ни утверждали они сами или сэр Фелим, факт в том, что они подняли бунт против королевского правительства. Именно так думает король, уверяю тебя.
— А я могу вас уверить, что мой муж к ним не присоединялся. Все это время он был здесь, со мной. Клянусь вам! Вы не найдете ни единого бунтовщика, который сказал бы вам, что он был с ними.
— И он не оказывал им помощи?
— Нет, если не считать группы бандитов, которые как-то сюда явились. Мы им дали еды и умоляли уйти поскорее, что они и сделали, слава Богу. Вот и все.
Ормонд заметил, что, на его взгляд, это преступлением не является.
— А теперь твой муж отправился к бунтовщикам?
— Нет.
— Сбежал за море?
Это был опасный вопрос. Если бы они подумали, что Орландо так поступил, власти могли перестать искать Орландо здесь, но это также означало бы его виновность.
— Нет, милорд, за море он не убегал.
— Мы найдем его здесь?
— Не думаю.
— Тогда где он? — тихо спросил Ормонд.
Вот оно. Настал момент, которого так страшилась Мэри. Но они с мужем заранее договорились о том, что она должна была сказать.
— Милорд, — вежливо начала Мэри, — я его жена, а потому просто не скажу вам. — Она задержала дыхание. Брови ее поднялись. — Если только, — чуть слышно добавила она, — вы не отправите меня на дыбу.
Мэри наблюдала за Ормондом. Не зашла ли она слишком далеко?
Но слава Богу, он не обратил на нее свой гнев, а смущенно поморщился — это Мэри увидела отчетливо. Они оба замолчали.
Минуту спустя солдаты вернулись, и офицеры доложили:
— Ничего не нашли.
Орландо жестом показал, что они должны подождать его снаружи.
— Дублинские власти желают конфисковать это имение, мадам, — заметил граф, когда они остались наедине. — И они все равно его получат. Однако я вижу, мне здесь явно нужен некоторый гарнизон. Около сотни человек, — холодно уточнил он. — И в имении должны вестись все необходимые работы, чтобы мои люди хорошо питались. Ты меня понимаешь?
— Думаю, да.
— Если твой муж предан королю и его правительству, то он должен быть предан и мне.
— На это, — с чувством произнесла Мэри, — вы вполне можете рассчитывать, милорд.
— Я не могу отменить обвинения, предъявленные твоему мужу. Это не в моих силах. Но если он здесь и будет снабжать моих солдат по моему приказу, его не тронут… пока. Это все, что я могу тебе обещать.
— И я вам благодарна… — Мэри слегка замялась. — И как долго все это может продолжаться?
— Кто знает? — Лорд вздохнул. — Все слишком неопределенно. Я вообще не представляю, от кого буду получать приказы через месяц. Мы просто должны жить сегодняшним днем. — Он бросил на Мэри долгий взгляд. — Найдите своего мужа к завтрашнему дню, мадам.
Мэри кивнула. Лорд коротко поклонился ей и ушел. Она едва успела присесть в реверансе.
Ранним утром на следующий день над морем висел светлый туман, когда Мэри шла к берегу. И поэтому сначала Орландо, смотревший с маленького островка с расколотой скалой, где он прятался последние три недели, не заметил жену.
Но потом, когда лучи восходившего солнца упали на берег, он увидел ее: Мэри махала ему рукой с песчаного пляжа. И он столкнул в воду куррах и заработал веслами, стремясь к жене, и солнце освещало его сзади. Орландо спешил узнать, какие вести она принесла.
Доктор Пинчер таращился на письмо. Он все еще не пришел в себя от изумления.
Апрель 1642 года был не слишком радостным. В Англии раскол между королем Карлом и его парламентом стал так велик, что стоило опасаться гражданской войны. Здесь, в Ирландии, хотя лорд Ормонд хорошо постарался, наводя порядок вокруг Дублина, бунт распространился еще шире. Вожаки старых англичан и ирландских сквайров с древними именами вроде Барри и Маккарти теперь вооружали людей в Манстере и дальше. Даже собственный дядя лорда Ормонда, католик, присоединился к бунтовщикам. И с каждым днем слухи о том, что великий генерал Оуэн Роэ О’Нейл наконец согласился приехать в Ирландию и взять на себя командование католическими силами, становились все тревожнее, все настойчивее.
Но эти проблемы как будто отошли далеко на задний план в мыслях Пинчера, когда он читал и перечитывал полученное письмо.
Прежде всего это письмо извещало о смерти сестры. Пинчер не испытывал печали и был вынужден честно себе в том признаться. За последние сорок пять лет он не получил от нее ни единого доброго слова. И хотя Пинчер верил, что сестра попадет скорее в рай, чем в ад, он все же поймал себя на мысли о том, что райские кущи весьма просторны, так что в будущем они с сестрой могут встречаться не слишком часто.
А остальная часть письма была еще более обнадеживающей.
Пинчер рассматривал почерк: твердый, мужской. Это, думал Пинчер, хороший знак. Стиль не слишком ученый, даже не элегантный, но это был стиль простого набожного джентльмена. К таким выводам Пинчер пришел, когда прочитал письмо в третий раз. В религиозных убеждениях писавшего тоже не могло быть сомнений. Это был глубоко верующий человек.
Его племянник Барнаби Бадж.
Пинчеру польстило, что племянник писал ему в такой уважительной манере, и доктор поневоле гадал, не устранила ли смерть его сестры тот невидимый барьер, который был воздвигнут так давно. Что ж, такое вполне возможно, предположил Пинчер. Может быть, при личном знакомстве племянник мог бы даже полюбить его. В конце концов, Барнаби был его наследником.
Несмотря на свой возраст, доктор Пинчер был готов набраться храбрости и, если понадобится, предпринять вояж за море, чтобы повидать племянника. Но похоже, такой необходимости не было. Потому что в конце письма обнаружилась самая прекрасная из всех новостей. Барнаби надеялся вскоре приехать в Ирландию. И вообще-то, он, может быть, даже остался бы там.
«Вверяясь Божьему провидению, — писал он, — я принял всерьез предложение нашего парламента и вложил в это дело пятьсот фунтов».
