Отец Мориса пылал гневом. Его глаза сверкали. Но бледно-голубые глаза старого голландца просто смотрели на Мориса, но с такой уверенностью, что Морис почувствовал себя бесконечно виноватым не только перед семьей, но и перед милостивым Господом. И опустил взгляд.
— Ты осмелился ухаживать за внучкой этого джентльмена! — Лицо его отца напряглось от сдерживаемого гнева. — Без нашего ведома! Ты даже словом об этом не обмолвился! Ничего не сказал мне! Или вам, сэр. — Он повернулся к старому Корнелиусу ван Лейдену.
— Это правда, отец.
— И это все, что ты можешь сказать?
— Мне следовало поговорить с тобой.
— Но ты обманул меня, поскольку прекрасно знал, что я тебе скажу! Неужели ты не понимаешь, какое бесчестье навлек на себя и на всех нас? И что гораздо хуже, ты, похоже, не понимаешь тот страшный вред, который причинил этому джентльмену и его семье, не говоря уже о его внучке? Морис, ты что, не видишь порочности своего поведения?
Пусть даже голландец был протестантом, но можно было не сомневаться, Уолтер уже проникся уважением и сочувствием к старому Корнелиусу ван Лейдену и был не только разгневан, но и бесконечно смущен.
— И как давно это продолжается? — резко спросил он сына.
На самом деле это тянулось не так уж долго. Морис несколько раз встречался с Еленой в Дублине прошедшей осенью, но только весной они начали гулять вместе. И даже целовались. Потом зашли немножко дальше. Но еще дальше Морис заходить боялся. Да, в их среде случались браки между католиками и протестантами, но все зависело от семьи. Если бы Елена была дочерью Дойла, чей протестантизм имел весьма прагматичный характер и кому было бы наплевать, к какой Церкви будут принадлежать дети его дочери, то все сложилось бы по-другому. Но семья ван Лейдена была искренна в своей вере, так же как Уолтер Смит и Уолши — в своей. А ведь именно Елена оказалась менее застенчивой, чем Морис, и более готовой к экспериментам. Но бóльшую часть лета она провела в Фингале, так что они редко имели возможность встречаться.
— Мы подружились весной, но летом почти не виделись…
Это действительно было правдой.
— И как далеко у вас зашло дело? — Голос Корнелиуса ван Лейдена прозвучал тихо, но настойчиво.
Морис уставился в пол. Как много известно этому старику? Что именно рассказала ему Елена?
— Не слишком далеко…
Морис осторожно поднял глаза и посмотрел на двух мужчин. Он видел, отец готов был спросить, что это значит, но передумал.
— Подожди снаружи, Морис! — велел Уолтер. — С тобой я поговорю позже.
Как только дверь за сыном закрылась, Уолтер Смит повернулся к Корнелиусу:
— Нет слов, чтобы выразить, как мне стыдно, сэр, что мой сын причинил вред вашей семье.
— Ну, девушка тоже виновата, — просто ответил старик. — Так всегда бывает.
— Вы очень великодушны.
— Вот если бы был ребенок…
— Понимаю. Понимаю. — Уолтер застонал. — Даю вам слово, сэр, он никогда больше и близко к ней не подойдет! И будет помалкивать об этой истории, — многозначительно добавил он.
— Да, так было бы лучше. — Старый голландец вздохнул. — Будь мы одной веры, наш разговор мог бы быть совсем другим.
И это действительно так, подумал Уолтер, ведь если бы девушка была католичкой, она могла бы составить прекрасную партию для его сына. Но тут уж ничего нельзя изменить. И вскоре старый Корнелиус ван Лейден ушел.
Наедине с сыном Уолтер Смит не сдерживался. Он обвинил Мориса в том, что тот совратил девушку. Плохо, даже если бы она просто была из уважаемой семьи, но она еще и протестантка, а от этого все намного хуже.
— Что они о нас подумают?! — кричал Уолтер.
Если бы дело зашло дальше, подчеркнул он, если бы она забеременела, то пришлось бы либо заключать невозможный брак, либо репутация Елены была бы навсегда погублена. Морису повезет, если его не выгонят из дома.
— Ты представь, твоя мать или я… — И тут Уолтер, внезапно вспомнив роман Энн с О’Бирном, замолчал и в отчаянии стиснул руки. — Ты никогда больше с ней не увидишься. Поклянись!
— Клянусь, — неохотно ответил Морис.
Уолтер Смит, наверное, нашел бы и еще что сказать, но как раз в это время снаружи донесся звон большого колокола собора Христа, и не такой, как обычно, а очень громкий, слегка неровный, настойчивый. Должно быть, Тайди повис на канате всем телом. Отец и сын выбежали на улицу.
Мимо спешили люди. Похоже, началась всеобщая паника. Уолтер остановил какого-то подмастерья и спросил, что случилось.
— Война, сэр! — закричал юноша. — Весь Ульстер взбунтовался! И они идут сюда!
Хотя весть о бунте в Ульстере была определенно тревожной и хотя в течение недель это могло разлететься по всей Ирландии, однако в последовавшие затем месяцы Уолтеру Смиту или кому-то из его семьи даже в голову не могло прийти, что наступил один из величайших поворотных моментов в истории Ирландии. А спустя века это изображалось либо как массовый националистический мятеж, бунт католиков против их угнетателей-протестантов, либо как массовая резня невинных протестантов.
Но это не было ни тем ни другим.
22 октября ирландские сквайры в Ульстере начали некие согласованные действия. Поскольку у них не было профессиональных военачальников, лидером был признан Фелим О’Нейл. В конце концов, в его венах текла древняя кровь верховных королей. Цель бунта была весьма скромной. Решив, что ни ирландские, ни английские парламентарии не могут обеспечить безопасность их землям или достаточную свободу католического вероисповедания, сэр Фелим и его друзья задумали нажать на правительство, захватив провинцию и отказываясь сдвинуться с места до тех пор, пока им не дадут некоторые свободы. Но они прекрасно понимали, что, если как-то пострадают шотландские поселенцы в Ульстере, на них из Шотландии двинется могучая армия сторонников Ковенанта, и потому О’Нейл отдал строгий приказ оставить шотландцев в Ульстере в покое.
Но это не помогло. Сэр Фелим О’Нейл не был солдатом. Несколько маленьких внутренних городков впустили его, но крепко защищенные порты Ульстера находились в руках шотландских пресвитерианцев. Сэр Фелим привел своих людей к их стенам, однако на горожан это не произвело особого впечатления, и ни один из портовых городов взять не удалось.
Хуже того, во внутренних районах лорд Фелим не мог справиться ни с жителями, ни с собственными солдатами. И вскоре банды грабителей начали рыскать по стране. Довольно часто им помогали и кое-как собранные отряды О’Нейла. Нападая на фермы протестантов — английских или шотландских, им было все равно, — эти банды грабили их, забирая все подряд, а если люди пытались сопротивляться, то частенько просто их убивали. Понадобилось немного времени для того, чтобы поселенцы-протестанты начали совершать вылазки из укрепленных мест, желая отомстить таким же образом. Это не было организованной массовой резней, но продолжалось день за днем, неделя за неделей, распространяясь далеко за пределы Ульстера. Вокруг воцарялись хаос и смерть. Протестанты гибли сотнями, потом тысячами. Поселенцы, многие из которых лишились даже одежды, начали вскоре пробираться к портам, чтобы сбежать в Англию или добраться на юг в безопасный Дублин, находившийся всего в пятидесяти милях.
