— Ты так думаешь? — спросил он и в ответ получил сердитый взгляд. Пора было менять тему. — А как дела у Орландо? — поинтересовался он.
И вот тут, к своему огромному изумлению, он узнал, что Мэри Уолш беременна.
— Должно быть, это случилось сразу после Пасхи, — пояснил иезуит. — Они никому не говорили до недавнего времени, даже мне. И если все пойдет хорошо, она, уверен, родит в декабре. — Отец Лоуренс улыбнулся. — После стольких лет! Это воистину дар Божий.
С этим О’Бирн мог только согласиться.
И он гадал, можно ли ему теперь навестить старого друга.
Фэйтфул Тайди увидел, что они расходятся, и отметил время, а потом проследил за иезуитом до его жилища. Когда тот ушел в дом, Фэйтфул тоже смог отправиться восвояси. Он совсем не думал, что случайная встреча на улице иезуита и О’Бирна из Ратконана могла представлять какой-то интерес. Но тем не менее тщательно записал и это для старого Пинчера.
Уолтер Смит был человеком честным, но верил в трезвый расчет. Дело, которое он вел много лет, принесло ему богатство. Когда Энн влюбилась в О’Бирна, Уолтер понял это намного раньше, чем она сама осознала. Что касается правил поведения на людях, то им Уолтер следовал самым тщательным образом. И осенью 1641 года он был полон скромных надежд.
Продолжала ли Энн любить О’Бирна? Возможно. Но он причинил ей огромную боль и разочаровал ее. Она жаждала свободы в горах Уиклоу, но осталась на равнине. О’Бирн мог выглядеть романтической фигурой, но, по оценке Уолтера, был чрезвычайно холоден. И теперь, когда ребенок О’Бирна надежно скрыт от глаз в Фингале, тепло и защита любящей семьи и уютного дома в Дублине могли выглядеть для нее не так уж плохо. Это, да еще чувство вины и благодарность за прощение мужа помогли жене Уолтера вернуться к нему, и теперь, как он предполагал, они были так же счастливы, как многие другие пары их возраста.
И он был весьма доволен Морисом. Его сын превратился в трудолюбивого молодого мужчину. Зеленые глаза Мориса иногда изумительно вспыхивали, добавляя ему красоты, и он, без сомнения, должен был привлекать женщин. Но парень постоянно занимался делом, и Уолтер уже не на шутку гордился им.
Когда же Уолтер думал о политической ситуации, то верил, что у них есть основания для осторожного оптимизма. В Дублине было тихо. В августе парламент отправился на каникулы, и Фелим О’Нейл и его друзья разъехались по своим имениям, чтобы спасти то, что осталось от урожая. Король Карл все еще ничего не достиг в переговорах с шотландцами. Видя такую слабость короля, Уолтер предполагал, что Карла могут склонить к тому, чтобы он пошел на некоторые уступки ирландским католикам. Но даже если это и не удастся, Уолтер надеялся на сохранение некоторой привычной терпимости к ним.
Только одно слегка его тревожило. Солдатам, которых летом отправили по домам, так и не заплатили, и время от времени целые их банды появлялись в округе.
— Очень жаль, что правительство не позволило им наняться в какие-нибудь европейские армии, — сказал Уолтер сыну. — По крайней мере, мы бы от них избавились.
Но больше всего с наступлением октября его стали беспокоить запасы на зиму. На той земле, что была у него в Долине Лиффи, удалось спасти часть урожая, и, если верить Орландо, большинство фермеров в Фингале также с этим справились. Но дальше к северу, в Ульстере, ситуация была намного хуже. В Дублине цены на хлеб, которые и так росли с прошлого года, стали еще выше. Богатые люди вроде него самого могли это пережить, но бедное население нуждалось в помощи.
— В годы юности моего деда, до того как протестанты разорили монастыри, — любил повторять он, — это было обязанностью религиозных общин — кормить бедняков в трудные времена.
Сам Уолтер, Дойл и несколько других торговцев уже обсуждали, какие меры можно будет предложить городскому совету, если дела пойдут совсем плохо.
По субботам в Дублине был торговый день. Со всей округи в город катили телеги, нагруженные разнообразными товарами, и поток людей стекался на рыночную площадь, чтобы купить что-нибудь или просто повеселиться. Субботы были веселыми, хлопотливыми днями. И суббота, 23 октября 1641 года, началась так же, как все другие. Почти так же.
Слух начал распространяться рано утром. Морис, отправившийся на рынок, принес его домой.
— У всех городских ворот стоят солдаты, а замок заперт и охраняется. В Ульстере бунт. Говорят, и здесь, в Дублине, тоже раскрыли какой-то заговор. И никто не понимает, что происходит.
Вскоре после этого к ним заглянул Дойл с очередной порцией новостей.
— Прошлым вечером какой-то парень напился на постоялом дворе и начал хвастаться, что они с друзьями утром захватят Дублинский замок. Кто-то сразу поспешил к властям, и поздно ночью того человека схватили и допросили. Поначалу никто не отнесся к нему серьезно, но потом стало известно о пожарах в Ульстере. Мы до сих пор ждем вестей оттуда. В Дублинском замке все бурлит. В городе облавы. Судя по всему, это католический заговор, — добавил Дойл, покосившись на Уолтера. — Хотя, похоже, плохо организованный.
— Я ничего об этом не знаю, — абсолютно искренне ответил Уолтер.
— Я и не думал, что ты знаешь, — любезно откликнулся Дойл и отправился дальше.
Морис тут же снова пошел на рынок, чтобы постараться разузнать больше.
И конечно же, для Уолтера Смита стало немалым сюрпризом, когда полчаса спустя Энн сообщила ему, что пришел какой-то пожилой джентльмен и хочет поговорить с ним наедине. Уолтер вошел в гостиную и увидел сидевшего там старика, которого никогда прежде не встречал. Тот, с трудом поднявшись на ноги, вежливо поклонился и представился:
— Я Корнелиус ван Лейден.
Морис толкался на рынке не меньше часа и лишь тогда услышал кое-что новое. К нему подошел знакомый торговец. И выглядел он встревоженным.
— Они арестовали тридцать человек. И представляешь, один из них — лорд Магуайр!
Глава парламента. Видимо, заговор раскрыли, но если в него были вовлечены столь важные люди, то дело должно было оказаться серьезным. И Морис только было начал расспрашивать торговца дальше, как увидел свою мать. В сопровождении одного из их слуг она спешила к нему.
— Морис, — настойчиво сказала она, — ты должен немедленно вернуться домой!
Никогда прежде не видел Морис свою мать в таком состоянии. Она казалась буквально обезумевшей. До дому было недалеко, но она успела ему рассказать, в чем его обвиняют.
— Скажи мне, что это неправда! — умоляла она.
Как он мог ей объяснить?
— Это правда, — сказал он.
Но, как ни странно, мать словно не услышала его.
— Это меня должен винить твой отец! — воскликнула она, грустно качая головой, но в ее словах не было никакого смысла.
— О да, вы с отцом никогда бы такого не сделали, — с легкой горечью произнес Морис. — Я знаю.
— Ничего ты не знаешь! — огрызнулась Энн и больше не сказала ни слова, пока они не пришли домой.
