Они мчались по двору, голый Пинчер и разъяренный преследователь. Слава Богу, это не было средь бела дня, но все равно света хватало, чтобы любой мог увидеть позор Симеона. Ему бы выскочить через будку привратника на улицу, но он не мог сделать этого без одежды. И поскольку Филдинг явно не собирался прекращать преследование, Пинчер был вынужден закричать, зовя на помощь. Одно или два окна, выходившие во двор, открылись. Пинчер все же не представлял, что могло бы произойти, если бы не привратник, втащивший обезумевшего Пинчера в свою сторожку и захлопнувший дверь перед разъяренным сэром Бертрамом. Десять минут спустя сэр Бертрам и его жена покинули колледж, а Симеон Пинчер, закутавшись в одеяло, данное ему привратником, вернулся, дрожа от потрясения, в свою комнату. И лишь очутившись у себя спальне и сбросив одеяло, Пинчер заметил, что весь залит кровью. Шрам на спине остался у него на всю жизнь.
Пинчер прекрасно понимал, что привратнику не составило труда догадаться о том, что именно происходило между студентом и леди. Но к счастью, свои догадки он оставил при себе, пока Пинчер отсиживался в сторожке. Однако спросил, нужно ли вызвать инспектора. Пинчер в ответ отрицательно качнул головой:
— Этот человек просто сумасшедший.
И пояснил, что леди пришла к нему за духовным советом. Но ее муж, постоянно воображавший, будто жена изменяет ему с каждым встречным, ворвался в его комнату, сорвал с него одежду и стал за ним гоняться.
— Позже я подумаю о законных действиях, — добавил Пинчер.
Он вовсе не был уверен в том, что привратник поверил в его сказочку. Скорее всего, нет. Но Пинчер рассудил: лучше всего держаться именно этой версии, а потому тем же вечером повторил ее главе колледжа.
— Стоит сожалеть о такой непристойности, — мрачно заметил глава.
— И я сожалею более всего, — согласился Пинчер, — поскольку был жертвой.
— Очень хорошо, что не слишком многие могли это видеть. Вы намерены предпринять какие-то юридические действия?
— Я не уверен. Этого человека следует пожалеть. Но более всего я опасаюсь, — весьма умно добавил Пинчер, — что, если я начну судебное преследование, это может повредить колледжу. И ради репутации учебного заведения, мне кажется, лучше ничего не делать.
— А-а, — кивнул глава. — Вполне разумно.
И уже через час привратник и все, кто находился в то время в колледже, получили строгий приказ более не говорить о случившемся. А Пинчер предположил, что и Филдинг, по всей видимости, также не желал выносить историю на публику.
Но как бы надежно ни охраняли стены колледжа его репутацию, слух все же просочился наружу. И через несколько дней об этом заговорили и в других колледжах. И естественно, история начала приобретать разные подробности. Пошли разговоры о неких оргиях, даже о языческих ритуалах, во время которых голые мужчины и женщины предавались разврату. Вскоре Пинчер заметил, что люди на улице посматривают на него с любопытством. Его имя было замарано. Однажды он даже увидел, как проходившая мимо леди шарахнулась в сторону от него. На следующий день он не отправился на свою обычную прогулку, а остался в комнате.
Но настоящий удар оказался таким, какого Пинчер и вообразить не мог. К нему в комнату явился адвокат — маленький мужчина с узким лицом, напомнивший молодому человеку хорька. Пришел он от сэра Бертрама Филдинга.
— Сэр Бертрам намерен возбудить иск против вас, — сообщил адвокат. — И его супруга готова свидетельствовать.
— В чем?
— В изнасиловании.
Пинчер в изумлении уставился на юриста:
— Ее изнасиловали? Кто?
— Вы, разумеется. Вы на нее напали.
— Ничего подобного я не делал!
— Ее слово против вашего. Люди видели, как вы бегали по двору без одежды. — Адвокат покачал головой. — Дурное дело. Вам в любом случае конец. Ни один колледж ничего подобного не потерпит. Я бы сказал, это конец всех ваших надежд. — Он немного помолчал, наблюдая, как на лице Пинчера отражается бесконечный ужас. — Но, думаю, вы все-таки могли бы этого избежать.
— Как?
— Уйти из колледжа.
— Уйти?
— Вообще покинуть Кембридж. Куда-нибудь уехать. Если вы так поступите, мне кажется, дело можно будет замять. Говорить будет нечего. И все закончится. Думаю, вы могли бы так поступить.
Пинчер молчал. Он вспомнил о письме, которое совсем недавно получил из Дублина и на которое не потрудился ответить.
— Мне нужно немного времени, чтобы подумать, — медленно ответил он. — Но если дело дойдет до суда, я буду отрицать все обвинения и откровенно расскажу все о той леди, не щадя ее репутации.
— Что ж, справедливо, — кивнул адвокат. — У вас есть месяц. Как вам это?
В тот же день Пинчер написал в Тринити-колледж.
Но он совершил одну печальную ошибку. Придя к сестре перед своим отъездом из Англии, он все ей рассказал, ожидая от нее сочувствия. Но не дождался. Ни слова жалости, милосердия или любви. Ни тогда, ни до сих пор, даже после стольких лет.
И какой была с тех пор его жизнь? Что он мог бы продемонстрировать племяннику, если бы тот приехал в Дублин? Весьма скромное состояние? Положение в Тринити? Борьбу за протестантскую веру в мире презренных компромиссов? Но где же священный, божественный огонь? И что бы почувствовал к своему дяде добродетельный юноша — восхищение или отвращение? Боже милостивый, вдруг осознал Симеон Пинчер, ведь, скорее всего, второе… Его сестра права. Пинчер забыл, как должна выглядеть его жизнь в глазах английского пуританина. Он слишком долго жил в Ирландии.
Весь день он просидел на месте, глядя в пространство перед собой. В начале вечера пришла жена Тайди, принесла ему пирог с мясом. Пинчер рассеянно поблагодарил ее, но не сдвинулся с места. Но потом встал, поднес к тлевшим в камине углям длинную тонкую свечку и зажег с ее помощью большую свечу, которую и поставил на стол перед собой.
И лишь много позже, после того как он долго просидел, грустно глядя на огонек и думая об Уолше и О’Бирне, о своей сестре и ее набожном сыне Барнаби, доктор Пинчер пришел к решению, изменившему весь остаток его жизни. Он теперь знал, что ему делать. Но подготовиться к этому он должен был тщательно и тайно.
Два месяца спустя Орландо Уолш созвал семейный совет в Фингале.
Были приглашены и его брат Лоуренс, и Уолтер Смит, и Дойл, который, хотя и принадлежал формально к Ирландской церкви, не обладал слишком сильными религиозными чувствами и всегда был верным родственником. Но что удивило остальных гораздо сильнее, так это то, что Орландо пригласил на совет своего друга О’Бирна.
— Я хочу, — объяснил он Лоуренсу, — узнать мнение ирландского джентльмена. А О’Бирну можно доверять.
Ведь предстояло обсудить очень важные дела.
Это было мужское собрание. Жена Орландо, Мэри, как раз уехала навестить свою матушку, О’Бирн и Лоуренс приехали одни. Энн, правда, приехала с Уолтером Смитом, потому что ей приятно было навестить дом своего детства.
