Морин с неохотой выполнила просьбу отца. Имонн с трудом сел, опираясь спиной о стену.
— Дэниел, твой отец болен. Может, мы больше и не увидимся. Ты понимаешь? — (Мальчик во все глаза всматривался в полумрак комнаты, но не знал, что сказать.) — Ты должен заботиться о сестре и стараться всегда помогать ей, — продолжил Имонн. — Сделаешь это для меня? — (Дэниел кивнул.) — А однажды, когда ты вырастешь, станешь сильным и никогда не будешь болеть, ты станешь главой семьи и будешь отвечать за Морин и других сестер. Обещаешь мне это?
— Да, — прошептал мальчик.
— Хорошо. Ты славный мальчик, Дэниел, и я тобой очень горжусь. — Имонн посмотрел на Морин. — Ну, это все.
В это мгновение Дэниел попытался броситься к отцу, но Морин успела вовремя его поймать и остановить.
Когда они вернулись в другую комнату, Дэниел повернулся к сестре:
— Я буду заботиться о тебе, Морин. Обещаю. Всегда.
— Я знаю, что будешь, — сказала она и поцеловала брата.
А потом вернулась к отцу. Он как будто вдруг очень сильно устал.
— Я поговорю и с девочками вечером, когда Нуала вернется.
Но к вечеру он снова впал в беспамятство.
Это продолжалось еще день. Потом Имонн как будто оцепенел. Его глаза были широко открыты, дыхание стало поверхностным. Морин не знала, что делать. Нуала привела священника, и тот, проведя последние обряды, сказал девушкам:
— Вряд ли это еще долго протянется.
Зайдя к отцу на следующее утро, Морин увидела, что тот скончался.
В июне 1847 года случилось нечто прекрасное.
Ирландскому голоду пришел конец.
Конечно, огромная часть ирландского народа была близка к голодной смерти. Множество ослабевших людей умирали от эпидемии. На полях было посажено так мало картофеля, что, даже если бы он не заболел, его все равно не хватило бы для того, чтобы накормить бедолаг, надеявшихся на него. Все больше и больше мелких арендаторов и обитателей коттеджей были вынуждены покидать свои дома в отчаянной нищете. Ирландия, так сказать, была повергнута и лежала ниц.
Но голод закончился. И как же свершилось это чудо? Да так, что проще и не придумать. Был издан закон, объявлявший голод несуществующим. Так должно было быть. Виги готовились к большим выборам.
А британская публика была по горло сыта этим Ирландским голодом. В конце концов, все делали что могли. Когда той весной был создан благотворительный фонд для помощи Ирландии и Шотландии, сама королева Виктория пожертвовала две тысячи фунтов, и в целом фонд собрал почти полмиллиона фунтов стерлингов — огромную сумму, намного превосходившую стоимость товаров, доставляемых через Атлантику сотней с лишним кораблей, которые отправляли из Америки ирландцы и те, кто им сочувствовал. Само правительство уже потратило миллионы. Более того, к началу лета суповые кухни частенько могли уже выдавать людям питательную смесь из кукурузы, риса и овса, и всего этого было в достатке. С нехваткой продовольствия справились.
Но высокой ценой. Такая трата денег налогоплательщиков не могла продолжаться вечно. И рассудительные британцы уже начали полагать, что ирландцам пора начать наводить порядок в своем доме. Раздавалось немало речей, что правительство зря тратит время и деньги. В газетах появлялись статьи о неуместной жалости: не следует, говорилось в этих статьях, так уж хлопотать об ирландцах, ведь можно лишить их уверенности в своих силах.
Оказавшись перед лицом такого всеобщего мнения, правительство решило сделать то, что всегда в таких случаях делают правительства: «Если не можешь выиграть войну, то просто объяви о победе».
В конце концов, в этом году картофель вроде бы не собирался болеть, а урожай зерна в Ирландии обещал быть хорошим. А тот факт, что бедняки в Ирландии не имели денег, чтобы купить хоть сколько-нибудь этого зерна, был мелочью, на которую не стоило обращать внимания. Свободный рынок сам позаботится о таких вещах.
И вот такую прекрасную схему и решили реализовать. В июне того года в британский парламент был подан закон, по которому следовало полностью реорганизовать благотворительную помощь Ирландии. Новый Акт об улучшении Закона о бедности был блестящим инструментом. С этого момента все, кто нуждался в помощи, могли обращаться в местный работный дом, где их могли либо накормить, либо заставить трудиться. Здоровых физически, конечно, никто кормить просто так не собирался. В работном доме всегда хватало надзирателей, так что злоупотребления были невозможны. Мужчины могли, например, разбивать в щебень камни для дорожных работ по десять часов в день, чтобы заработать еду. И все расходы по содержанию работных домов теперь падали на местные ирландские власти. В общем, закон требовал, чтобы все было организовано как можно быстрее, скажем, к концу текущего лета, и тогда суповые кухни предстояло закрыть. Несчастные английские налогоплательщики наконец-то вздохнули бы с облегчением.
В общем, таким образом с Ирландским голодом было покончено. Поскольку официально он более не признавался, то и не существовал. А если и существовал, то это было местной ирландской проблемой.
А британское правительство могло теперь с уверенностью смотреть в глаза избирателям, исполнив свой долг.
Стивен Смит был весьма удивлен, когда как-то в июне вдруг увидел мистера Сэмюэля Тайди, стоявшего на улице и задумчиво наблюдавшего за суповой кухней. И сразу подошел к нему.
Квакер, в свою очередь, был удивлен ничуть не меньше при виде Смита. Он внимательно выслушал рассказ Стивена о том, как тот очутился здесь, а потом сообщил, что приехал в Эннис, чтобы посмотреть, чем тут могли бы помочь квакеры.
Поскольку Стивен тем вечером собирался быть у Чарльза О’Коннелла, он предложил и квакеру прийти туда, поскольку Чарльз наверняка был бы рад с ним встретиться.
В последнее время они с кузеном Дэниела О’Коннелла виделись часто. Но Стивен, хотя и знал, что великий человек болен, был потрясен, узнав в мае, что Освободитель умер, пытаясь совершить паломничество в Рим. Смит, естественно, сразу навестил Чарльза О’Коннелла, и с тех пор они нередко ужинали вместе. Чарльз пытался убедить Смита вернуться в политику, но Стивен не был уверен, что ему этого хочется.
Трое мужчин тихо ужинали вместе. О’Коннелл извинился за скромный стол, но еда, хотя и не обильная, была тем не менее отличной.
— Вообще-то, следует сказать, — заметил Чарльз О’Коннелл, — что у богатых торговцев и местных сквайров жизнь почти не изменилась. Сквайры все так же развлекаются и принимают гостей в своих домах — ну, по-тихому, конечно, — но в любом из деревенских домов в окрестностях вы все так же можете поужинать и сыграть в вист. И как ни страшно такое говорить, но этот голод для многих имений в графстве стал благословением, так как дал лендлордам и крупным фермерам повод избавиться от множества нежеланных арендаторов. Один человек говорил мне: «Я убедил некоторых своих людей эмигрировать в Америку. Мне проще заплатить за их переезд и вернуть себе землю». Так что, мистер Тайди, хоть для ирландцев, хоть для англичан все в принципе одинаково: у богатых свой интерес в деле, а у бедных, которым приходится страдать, — свой. Можно сказать, проблема сама по себе никогда не стояла на первом месте.
