Я всегда верил в правильность свободного рынка и продолжаю верить. Но теперь мне ясно и то, что в экстремальных условиях рынок работает неудовлетворительно. А условия в графстве Клэр ныне именно экстремальные, и они становятся все хуже. Из-за высоких цен на продукты, там, где они вообще есть, и из-за нашего отказа субсидировать их даже те, кто имеет работу, страдают от недоедания, а те, у кого работы нет, скоро просто умрут.
Если мы не накормим этих людей, им не выжить.
Закончив письмо, Стивен отправил его и не лорду-наместнику, и не в Дублинский замок. Он отослал его тому единственному человеку, который, как ему казалось, способен что-то изменить. Он отослал его доброму Уильяму Маунтуолшу.
Близилось Рождество, и семья Мэддена имела все основания благодарить Стивена. По всему западу система помощи ломалась. В отдаленных уголках графств Клэр и Голуэй без еды остались целые приходы. Приходили сообщения об умиравших от голода деревнях. На той улице, где находился их дом, Морин знала трех старых женщин и двоих мужчин, которые уже умерли от голода и холода. Как-то раз, идя в город, она увидела перед одним из домиков лежавший прямо на улице замерзший труп. К середине декабря с десяток обнищавших просили милостыню на рынке. За неделю до Рождества их стало вдвое больше. Морин думала, что, если бы не те крошечные деньги, что приносил домой отец, она сама, скорее всего, уже оказалась бы в их числе. И потому частенько с благодарностью думала о мистере Смите. Она также узнала о нем кое-что новое.
В один из дней ее отец вернулся домой весьма задумчивым.
— Я встретился сегодня с мистером Чарльзом О’Коннеллом. Ты знала, что мистер Смит, до того как приехать сюда, был близким помощником самого Дэниела О’Коннелла, почти двадцать лет? Я и понятия не имел. Он ни словом не упомянул… — Имонн растерянно улыбнулся. — Когда я думаю о том, что я… — Он умолк.
— Что, отец?
— Не важно. Просто теперь я совсем иначе смотрю на этого человека, вот и все.
Морин немного помолчала.
— Он очень славный, — сказала она с некоторым чувством.
И не заметила удивленного взгляда, брошенного на нее отцом.
Но даже при отцовском заработке поставить на стол хоть какую-то еду было нелегко. На рынке почти ничего не продавали. Морин добывала немного кукурузной муки по дешевке, немного репы и соли.
— В работном доме дела обстоят не лучше, — сказал ей отец. — У них в этом году нет рождественского ужина. Даже совет попечителей не смог раздобыть продукты.
В канун Рождества пришла Нуала. Хотя бы она пока не голодала. Нуала рассказала Морин, что семья торговца теперь по большей части обходится тушеным мясом, и при этом едва заметно улыбалась.
— Я кое-что принесла, — сообщила она и из складок одежды извлекла маленькую плоскую фляжку. — Фляжку позаимствовала. Никто и не заметит.
— И что в ней?
— Бренди. — Нуала усмехнулась. — Для главы семьи. — Она снова хитро улыбнулась. — У меня и еще кое-что есть.
Снова порывшись в складках юбки, она выудила медленно, одну за другой, две картофелины, а потом и третью.
— Ох, Боже, Нуала, как же ты…
— Да это почти отходы, но мои хозяева и таким торгуют. Забавно, да? Самого плохого качества картошка, Морин, ты бы на нее раньше и не посмотрела, а теперь разве я не похожа на саму царицу Савскую, приносящую дары Соломону?
— Да, но…
— Конечно я их украла! Нашла в погребе. Уверена, никто и не знал, что они там лежат. Наверное, их просто уронили. Картофелины старые, но они не испортились. Ну, не совсем.
— Но, Нуала, если они узнают…
— Не узнают.
— Ты потеряешь работу!
— И что? — Нуала рассмеялась. — Тогда я буду продавать свое тело у здания суда.
— Даже говорить не смей такие вещи!
— Так ты приготовишь их?
— Ох, Боже, конечно приготовлю! Только отцу не говори, как ты их добыла. Скажи, что купила.
Близились сумерки, а отец почему-то не возвращался. Прошло еще несколько часов, а его все не было. Морин и Нуала начали не на шутку тревожиться.
— Как ты думаешь, мог он отправиться выпить? — спросила Нуала. — Я видела, как в городе мужчины по пути с работы тратят все заработанное на выпивку, и так каждый день.
— Отец? Никогда! — Морин покачала головой. — Ох, Господи, только бы с ним ничего не случилось, — прошептала она, чтобы ее не смогли услышать младшие.
Наконец Имонн пришел. Он что-то прятал под пальто. И только в комнате он распахнул полы пальто и выложил спрятанное на стол. Это был толстый кусок мяса.
Сестры изумленно уставились на него.
— Отец, но как, откуда… — Морин побледнела от страха.
— Морин, ты приготовишь это нам на Рождество, — с довольным видом произнес Имонн.
— Но откуда оно?
— Ну, когда я увидел его в первый раз, оно было на корове. Это примерно два часа назад.
— Ты убил какую-то корову?
— Не я один, нас было больше дюжины. Так что от нее теперь ничего не осталось. А что нельзя съесть, то закопали.
Таких случаев было множество. Банды мужчин выходили в поля после наступления темноты, убивали какую-нибудь корову и прямо на месте делили ее на части, а потом исчезали в ночи. Но Морин далеко не сразу осознала, что ее отец совершил преступление.
— Тебя же отправят в ссылку! — с неодобрением воскликнула она.
— Если поймают. — Имонн снял пальто. — Думаю, я немного отдохну. Что-то я слегка устал. — Он вздохнул и признался: — Как бы мне хотелось сейчас выпить!
Нуала улыбнулась:
— И выпьешь.
Но семье удалось хорошо поесть лишь в Рождество. Местные фермеры бдительно охраняли свой скот. На рынке стало еще меньше продуктов. Примерно в середине января Морин заметила, что у Кейтлин выпадают волосы. Потом, что было еще более странно, как бы в компенсацию потерь волоски начали расти на ее верхней губе, и девочка стала похожей на маленькую грустную обезьянку. Морин обнаружила, что еще несколько детей на их улице стали выглядеть так же. Значит, это как-то связано с недоеданием. Она тихо обсудила проблему с отцом — так, чтобы не слышали дети, как она думала. Однажды Морин заметила, как маленький Дэниел пытается отдать свои крохи еды сестре.
— Это чтобы волосы с ее лица вернулись на голову! — объяснил он.
Морин, охваченная чувствами, обняла мальчика и воскликнула:
— Милый ты мой малыш!
И после этого всякий раз проверяла, съел ли он свою долю.
Вскоре вроде бы подоспела помощь. Но правительство, как всегда, не могло проявить щедрость, не добавив к каждому доброму делу какое-нибудь оскорбление.
