Пару месяцев назад граф приглашал в Маунт-Уолш одного евангелиста. Последователя Уэсли. Евангелисты неожиданно весьма распространились в Ирландии, хотя и не так быстро, как в Англии. Слава Богу! Без сомнения, намерения у них были наилучшие: очистить мир от скверны. Но граф в его возрасте не был уверен в том, что ему хочется, чтобы мир стал настолько чистым. К тому же евангелисты говорили о подчинении ирландского папизма Христовой вере. И это неприятно поразило Уильяма. Тем же самым занимались люди и во времена Кромвеля.
Но Тайди оказался совсем другим. Квакеры уже становились довольно активной общиной в Дублине и Корке, вот граф и подумал: пора узнать их получше. Он вынужден был признать, что они приводят его в недоумение. Вместо церковной службы квакеры сидели в почтительном молчании в своих молитвенных домах и говорили только тогда, когда их посещал Святой Дух. Странно это выглядело. Как-то раз граф заговорил о квакерах с католическим епископом, и тот высказался вполне определенно:
— Я ни на секунду не усомнюсь, что намерения у них наилучшие. Просто я не могу понять, где находится их Бог.
Однако несколько дней, проведенных с Тайди, произвели на графа неизгладимое впечатление. Этот квакер не порицал другие Церкви и заверил Уильяма, что квакеры никогда не пытались никого отвратить от прежней веры. Он никого не пытался очистить от греха, никого не проклинал. Он просто старался обращаться с соседями по-доброму, а его собственная доброта и искренность были абсолютно очевидны. Его повседневным кредо были, похоже, дела, а не слова.
— Вы мне напоминаете добрых самаритян, — чистосердечно признался ему Уильям.
Происходящее в Эннисе явно потрясло Тайди, и граф не мог винить его за это. На самом деле он и сам был поражен тем, что успел увидеть. Граф повернулся к квакеру:
— Не нравится мне то, что я вижу, Сэмюэль Тайди. А тебе?
— Это не то, во что верят квакеры.
Уильям кивнул и поджал губы. Проблема в том, подумал он, что он все это уже видел. Он видел, как Французская революция превратилась в террор и диктатуру. И знал, как быстро побитая собака может превратиться в тирана. Он поддерживал дело освобождения католиков с самой юности. И если мирная армия О’Коннелла выглядела весьма воинственно, это было понятно. Но священники, маршировавшие перед своей паствой под звуки дудок и с развевающимися флагами, придавали этому действу некую веру в свое превосходство. И это тревожило графа.
Может быть, потому, что он уже достиг средних лет. Но чем старше становился Уильям, тем больше уважал компромисс. С его точки зрения, местные священники зашли дальше, чем следовало. Да, конечно, реформы были необходимы, но нужды в том, чтобы создавать такое дурное впечатление, не было. Ведь теперь отношения между британским правительством и Ватиканом стали вполне дружескими. В течение тех лет, когда Наполеон властвовал над Европой и угрожал католическим монархам, Рим лишь радовался тому, что Англия противостоит тирану, словно бастион. А чуть более десяти лет назад, после окончательного поражения Наполеона, когда на великом Венском конгрессе были определены новые границы государств Европы, именно Британия настояла на том, чтобы богатое итальянское папское государство возвратили папе, и тот с тех пор был благодарен Британии.
Конечно, О’Коннелл и приходские священники имели, например, причины жаловаться на поборы, но взрыв ярости по адресу премьер-министра, наложившего запрет на епископов, был излишним. Уильям, занимая высокое положение, знал, что втайне британское правительство и Ватикан договаривались о назначении высших чинов Церкви ко всеобщему удовлетворению.
— Я полностью на стороне О’Коннелла в том, что касается равноправия католиков. А поскольку я никогда не выступал за Соединенное Королевство, то и против его отмены возражать не стану, — сказал он Тайди. — Но все меняется, время идет, и следует искать практичные подходы. А вот такая воинственность опасна.
Около трех месяцев в году Уильям обычно проводил в Лондоне. Ему нравилось заседать в британской палате лордов и быть в курсе лондонских событий. И там можно было многого добиться. Даже Граттан так думал, поскольку провел последние пятнадцать лет своей жизни в парламенте. Несмотря на страх перед католицизмом, который, как теперь понимал Уильям, был буквально укоренен в англичанах на генетическом уровне, все равно в британском парламенте было много тех — особенно среди членов либеральной партии вигов, — кто очень даже хотел дать ирландцам то, чего они желают. Этой весной были сняты последние законные ограничения с сектантов. И с католиками неизбежно должно было произойти то же самое. Нужно лишь проявить терпение.
Но то, что видел теперь Уильям, больше походило на войну арендаторов и землевладельцев, католиков и протестантов.
— Я также боюсь, — продолжил Тайди, — что это разбудит худшие страхи пресвитерианцев и оранжистов.
— Ох, как же ты прав! — согласился Уильям.
Еще со времен его детства он видел, как пресвитерианцы постепенно полностью меняли настрой. В те давние дни большинство пресвитерианцев хотели освободиться от Англии и ее Церкви, а потому считались гражданами второго сорта. Но теперь, когда их собственные права были защищены, они стали наиболее активными сторонниками Соединенного Королевства.
— Объединившись с Англией и Шотландией, мы становимся частью протестантского большинства, — рассуждали они. — А без Англии мы станем меньшинством в море ирландских папистов.
Побуждаемые этим страхом, их проповедники начинали рассуждать так же, как во времена Кромвеля. А теперь они узнают о марширующих священниках и арендаторах графства Клэр, и в них могут проснуться самые худшие страхи.
И тут вдруг Уильям ощутил укол ностальгии. Он затосковал о днях своей юности, о старых патриотах и людях тысяча семьсот девяносто восьмого года, таких как Патрик Уолш и благородный юный Эммет. Они все мечтали о свободной Ирландии, где католики и протестанты, пресвитерианцы и деисты могли бы жить рядом, равные перед законом. Возможно, они и были идеалистами, но идеалистами благородными, и Уильям грустил о них.
Но ведь нельзя отрицать, что их идеалы не имели под собой оснований. Если новая республиканская Америка, отделив Церковь от государства, сумела реализовать на практике такой идеал, то почему бы не осуществить его и в старой доброй Европе?
Однако лорд Маунтуолш, глядя на маршировавших по улице Энниса людей — как бы ни были велики их обиды, — думал, что слышит не шаги неудержимого просвещения, а тяжелый, мрачный топот обагренных кровью башмаков фанатиков. Вековая тьма, словно древнее пророчество, снова надвигалась на них.
Мысли Тайди в тот момент текли совсем в другом направлении. Он был рад, что приехал к графу. Никогда прежде Тайди не посещал такие огромные сельские дома. И в особенности ему понравилась библиотека. Ему понравилась даже супруга графа, у которой явно было замечательное сердце, пусть даже эта женщина и показалась Тайди немножко глуповатой. И он был рад, что Маунтуолш взял его с собой посмотреть на выборы в Эннисе. Потому что они оказались весьма поучительными.
