Но вот он очутился на помосте, и Фицгиббон смотрел на него, но совершенно без угрозы. И Уильяму, пока он подходил к вице-канцлеру, показалось даже, что тот едва заметно, но вежливо и дружески наклонил голову.
— Мистер Уолш… — Фицгиббон скорее обращался к залу, чем к Уильяму, — вы слышали, как многие из членов этого колледжа отказались дать предлагаемую им клятву. И в каждом случае есть некая причина такого отказа, а именно, как вполне можно доказать, вовлеченность в предательскую деятельность. Но все они, если можно так выразиться, просто гнилые яблоки в большой корзине. И в этом колледже есть люди, кстати, их большинство, должен заметить, разумные и преданные. У них не может быть никаких причин возражать против клятвы, которая всего лишь обязывает их презирать измену и публично разоблачать предателей, если они обнаружат их в своей среде. И теперь я предложу вам, мистер Уолш, вот это Священное Писание и попрошу дать эту простую клятву. — И он с улыбкой взял со стола Библию и самым любезным образом протянул ее Уильяму.
А Уильям до сих пор не знал, что он сделает. Он просто уставился на книгу.
Через мгновение, видя, что Уолш как будто сомневается, Фицгиббон нахмурился, но скорее от недоумения, чем от гнева. Он кивком показал на книгу, словно Уильям просто забыл, зачем он здесь и что от него нужно.
— Положите руку на книгу, — тихо произнес вице-канцлер.
Но Уильям продолжал стоять неподвижно. Как ни странно, он не испытывал страха. Он просто гадал, что же он собирается сказать. Но уже через секунду он увидел в глазах Фицгиббона вспышку опасного гневного огня. И тогда он понял.
— Я не могу дать такую клятву, милорд. — Уильям произнес это спокойно, но четко и достаточно громко. Даже служащие, сидевшие в заднем ряду, могли его слышать.
— Не можете, сэр?
— Эта клятва, милорд, не из тех, которые могут давать джентльмены.
— Не для джентльменов, сэр? — Голос вице-канцлера поднялся отчасти от злости, отчасти от простой растерянности. — Я сам, сэр, был бы горд дать такую клятву! — воскликнул он.
— Значит, ваша светлость не джентльмен, — услышал Уильям собственное заявление.
По залу пронесся громкий вздох. Фицгиббон остолбенел, уставившись на Уильяма. Потом, швырнув книгу на стол так, что едва не пошатнулись потолочные балки, он закричал:
— И это говорите вы, молодой человек, это говорите вы! Позор! Позор! Вернитесь на свое место, сэр, и знайте: больше вам никогда здесь не сидеть!
В тот день девятнадцать человек были исключены из колледжа. Прежде чем объявить их имена, вице-канцлер объяснил собранию, что означает для них такое исключение. Они должны понять, сообщил Фицгиббон, что для этих девятнадцати закрыт не только Дублинский университет. Во все учебные заведения Англии и Шотландии будут отправлены письма, объясняющие их исключение. Так что отныне для них закрыты все пути к какой-либо карьере.
Конечно, такое изгнание, включавшее, само собой, и Роберта Эммета, было задумано заранее и, по мнению Фицгиббона, было делом совершенно необходимым. Но к списку добавилось еще и имя неожиданного предателя Уильяма Уолша. Поскольку юный аристократ, неожиданно восставший против своего класса, так чудовищно его унизил, вице-канцлер затаил на него особую ярость и злобу. И он не стеснялся в выражениях, когда в тот день писал письмо лорду Маунтуолшу.
Джорджиана просто не могла в это поверить. Прошло меньше месяца после ее возвращения в Дублин, когда к ней явился ее внук. О скандальном исключении она услышала вечером того же дня и тут же поспешила к Геркулесу, но там нашла только его жену. Та сообщила, что Геркулес получил письмо от Фицгиббона и в бешенстве умчался в Тринити-колледж. Джорджиане ничего не оставалось, кроме как ждать следующего дня, чтобы вернуться в дом на Сент-Стивенс-Грин. Но не успела этого сделать, потому что пришел Уильям и сообщил, что он теперь бездомный.
Если Фицгиббон был в ярости, то бешенство Геркулеса вышло за все мыслимые границы. Если вице-канцлер думал, что Уильям предал людей своего круга, то Геркулес заявил сыну:
— Ты предал меня!
И если Фицгиббон изгнал Уильяма из Тринити-колледжа, то Геркулес пошел еще дальше:
— У тебя больше нет дома! Ты мне не сын! — рявкнул он.
И действительно, еще до конца того дня Геркулес велел семейному юристу выяснить, есть ли какой-нибудь способ лишить Уильяма права наследовать фамильный титул. Даже его жена, любившая сына и надеявшаяся на примирение, была потрясена не менее мужа и сочла, что любой отец вправе был бы действовать так же. А младшему брату Уильяма сказали, что тот совершил преступление настолько ужасное, что о нем не следует вообще упоминать.
Вот Уильям и перебрался к Джорджиане. Она получила от Геркулеса записку с просьбой немедленно выгнать его сына, потому что, объяснил он, ее неуместная доброта может быть истолкована как предательство по отношению к самому Геркулесу, но Джорджиана не обратила на это внимания. На самом деле она была рада видеть Уильяма в своем доме. Она любила в нем доброту и честность, в этом он очень походил на ее дорогого супруга, а внешне был похож на старого Фортуната: к Джорджиане как будто вернулись они оба. И она видела, мальчик тоже ее любит. О своих чувствах к родителям Уильям говорил мало, но однажды открылся:
— Я люблю маму, но она во всем слушается отца. — И добавил: — Отца я люблю, потому что он мой отец. Но на самом деле он мне не нравится.
В ответ на это Джорджиана промолчала. Да и что она могла сказать?
Однако молодой человек еще и немного пугал ее. Что ей, скажите, с ним делать? В лучшие времена она могла позволить себе неуверенность. Но теперь? Власти нанесли удар, но они явно не думали, что уничтожили угрозу. В Дублине, похоже, собиралось все больше и больше солдат. В каждой части города формировались йоменские отряды. На Меррион-сквер кое-кто из жителей тоже создал собственный отряд. Правда, там не было ни одного воина моложе шестидесяти лет. Когда они патрулировали площадь, то в основном пили чай или прикладывались к фляжкам, которые держали в карманах. Двоих таких воинов даже возили в креслах на колесах преданные слуги. Но все они были вооружены мечами и дуэльными пистолетами. И если эта часть городских приготовлений выглядела смехотворно, то многие солдатские патрули наводили настоящий страх.
К тому же было понятно: если Йоменские полки готовятся действовать, то тем же занимаются и их противники. «Объединенные ирландцы» могли оставаться невидимыми, но все ощущали их присутствие. Напряжение росло. И что, гадала Джорджиана, собирается делать в такой обстановке ее своенравный внук? Он оскорбил Фицгиббона, но совратили ли его «Объединенные ирландцы»? И Джорджиана спросила его напрямую.
— Нет, — ответил Уильям. — Но я бы поддержал их против людей вроде Фицгиббона и моего отца.
— Ты не должен совершать никаких глупостей, Уильям! Я тебе запрещаю! — переполошилась Джорджиана.
Но внук ничего не ответил.
