Профессора и политики, чиновники и юристы, служащие, торговцы, актеры, светские джентльмены и леди — все сходились поблизости от Колледж-Грин, и Тринити-колледж был центром этой вселенной. И во всем мире не существовало лучшего места для учебы.
Время от времени Уильям видел своего отца, когда тот выходил из здания парламента. Два-три раза Уильяма навещала бабушка Джорджиана. Ей нравилось гулять с ним вокруг колледжа. Если они встречались с кем-нибудь из его профессоров или знакомых, Джорджиана обычно просила представить их ей. И было совершенно ясно: репутация этой женщины опережала ее. Даже те знакомые Уильяма, которые обычно избегали его общества, сразу улыбались при виде богатой и доброй старой леди Маунтуолш.
К несчастью, Уильяма старалось избегать слишком много людей.
Но ведь далеко не все студенты имели четкие политические взгляды. Хорошо, если таких была хотя бы половина, предполагал Уильям. И насчет себя самого он также не был уверен. Однако два наиболее модных лагеря представляли собой те, кто поддерживал Французскую революцию с ее идеалами, и те, кто выступал против нее. Эти великие темы горячо обсуждались в Историческом обществе и в университетском дискуссионном клубе, и споры случались весьма жаркие, а поскольку это была Ирландия, то ораторское искусство здесь ценили высоко. Стало также модой — среди тех, кто наиболее пылко поддерживал идею революции, — следовать примеру лорда Эдварда Фицджеральда и коротко подстригать волосы. Консервативные оппоненты презрительно называли их круглоголовыми. Однако большинство студентов не принадлежали к одному из лагерей или, по крайней мере, не показывали этого.
Но шли недели, и Уильям начал понимать: есть и другой способ определить, где лежат симпатии того или иного человека. Если некто поддерживал идеи революции, то он избегал Уильяма. И в конце концов Уильям решил расспросить об этом Роберта Эммета.
Несмотря на неловкий инцидент в доме деда Уильяма, Эммет проявил немалую доброжелательность. Он нашел Уильяма, когда тот впервые появился в колледже, показал ему все. И два-три раза в месяц он приглашал Уильяма к себе и знакомил с какими-нибудь приятными людьми. Когда же они оставались наедине, Эммет разговаривал с Уильямом просто и легко и даже задевал личные темы.
— Иной раз я бываю до глупости застенчив, — мог, например, признаться он или, грустно улыбаясь и глядя на свои руки, говорил: — Ну почему я грызу ногти?
Однако Уильям замечал, что эта доверительность не шла далее самых тривиальных вещей. Если же Уильям иной раз касался темы, которая могла привести к философскому или политическому спору, Эммет обычно отвлекал его каким-нибудь пустым замечанием и переводил разговор на другую тему. И тем не менее ближе к концу ноября Уильям сумел прижать его к стенке своим прямым вопросом:
— Эммет, почему так много людей меня избегает?
— Ну… — после долгой паузы откликнулся Эммет, — а ты сам как думаешь — почему?
— Наверное, они думают, что, если мой отец — лорд Маунтуолш, я должен разделять его политические убеждения.
— А ты их разделяешь?
— Не знаю, — честно ответил Уильям.
Эммет посмотрел на него с удивлением:
— Ты ведь правду говоришь, да?
— Да.
— А хочешь знать, что люди на самом деле думают? Они думают, что ты шпион. И что бы они ни сказали, ты тут же сообщишь об этом отцу, а от него это попадет в Дублинский замок и к триумвирату.
Уильям покраснел и уставился в пол.
— Понимаю… — Он вздохнул. — А ты тоже так обо мне думаешь? Ты полагаешь, я могу вести себя так презренно?
— Не знаю. Но ты не можешь нас винить.
— Да, конечно. — Уильям печально кивнул. Он действительно не мог никого винить. — Но я скорее умер бы, чем стал бы шпионить! — с несчастным видом выпалил он. — И что же мне делать?
— Ничего, — вполне разумно ответил Роберт. — Если ты попытаешься доказывать, что ты не шпион, это лишь пробудит в людях еще больше подозрений. Тебе придется просто набраться терпения.
И потому Уильям продолжал учебу как можно более спокойно и незаметно, а потом подошло Рождество, и каникулы он провел дома. Он до сих пор не знал, что ему думать о великих политических проблемах, и не собирался размышлять об этом во время праздников, но за два дня до Рождества его отец вернулся домой взволнованным.
— Начинается! — воскликнул он. — Я знаю, вот-вот должно начаться! Французы явились. В Корк. Французские корабли видели в заливе Бантри!
В истории случается множество волнующих моментов — неких поворотных точек, когда, если бы не некие случайные обстоятельства, ход будущих событий мог бы полностью измениться. И одним из таких событий стало появление 22 декабря 1796 года французского флота рядом с заливом Бантри, на юго-западной оконечности острова.
Видит Бог, ничего нового не было в той идее, что французы могут вторгнуться в Ирландию. В течение всего XVIII века, когда Британская империя иногда становилась союзником Франции, но гораздо чаще — ее врагом, страх того, что французы могут причинить серьезные неприятности, отправив в Ирландию свои войска, возникал много раз. Но теперь это произошло на самом деле.
Результат деятельности Уолфа Тона во Франции оказался впечатляющим. Он сумел убедить Директорию, которая правила новой революционной республикой, что следует послать на остров не просто символический контингент, а флот из сорока трех кораблей и пятнадцать тысяч солдат. Не менее важным было и то, что корабли везли оружие для сорока пяти тысяч солдат. Но возможно, самым главным было то, что командовал этой армией некий генерал Луи Лазар Гош, соперник восходящей звезды республики Наполеона Бонапарта. Если бы ему удалось захватить Ирландию, Гош мог бы полностью затмить Бонапарта.
Но судьба той зимой, по какой-то причине или без нее, решила отказать французскому генералу в шансе на бессмертие. Его флот, двигаясь по северным водам, угодил в густой туман, вскоре полностью поглотивший корабли. И этот туман становился все плотнее и плотнее, пока наконец половина флота не потеряла направление. Те же, что продолжали двигаться к Ирландии, угодили в сильную бурю, и к тому времени, когда они подошли к заливу Бантри, высадиться на берег стало просто невозможно. День за днем Уолф Тон смотрел в подзорную трубу на далекие ирландские холмы, дразняще стоявшие на горизонте. Он даже убедил капитана своего корабля подойти к земле, но другие за ним не последовали, и наконец, на пятый день, флот ушел. Будь погода лучше и сумей столь большие силы высадиться на берег, они вполне могли преуспеть. Но так уж вышло, что силы самой природы в те дни уберегли протестантское господство, и чиновники в Дублинском замке не замедлили заявить, что видят в этом Божье провидение.
Французское вторжение не удалось. Но когда новости из залива Бантри долетели до Ратконана, Конал не пал духом. Как раз наоборот: он испытал душевный подъем.
— Я никогда и не думал, что они к нам явятся, — признался он Дейрдре.
