Оба пребывали в хорошем настроении. Патрик чувствовал уверенность в том, что в Уиклоу их дела идут неплохо. Месяц назад он побывал в Уэксфорде, где его старый друг Келли сказал ему:
— Здешние сквайры раскололись на две группы, но многие из нас, и я в том числе, на вашей стороне.
Однако в других частях Ирландии, лежавших вне сферы деятельности Патрика, особого прогресса не было.
— Мы должны трудиться изо всех сил, чтобы Ирландия оказалась готова, — сказал он Макгоуэну. — На тот случай, если французы согласятся помочь.
При всех сомнениях оба мужчины, но по разным причинам, все же ощущали и уверенность. Рассуждения Макгоуэна были вполне практичными.
— Люди в Ульстере трудные, — заметил он. — И сейчас они упираются в свое. Но если из Франции подойдут серьезные силы — я имею в виду тысяч десять или около того, — то, уверен, на католическое население это подействует невероятно сильно. А пока любой протест подавляется, и у них нет надежды. Но как только они увидят французов, на следующий день на нашу сторону встанет несколько тысяч. Даже всей английской армии будет нелегко продвигаться по острову, если каждый мужчина начнет оказывать им сопротивление. Мы их серьезно измотаем, точно так же как сделали американцы.
Рассуждения Патрика были не столь конкретными, но, возможно, наполнены более сильными чувствами. И он возлагал надежды даже не на католическую общность, хотя это и было очень важно. Он думал о представителях своего класса, старых англичанах.
Если великий герцогский дом Ленстера защищал католиков в парламенте, то во главе движения в Дублине теперь встал не кто иной, как красавец-лорд Эдвард Фицджеральд, сын старого герцога. На него оказали огромное влияние идеи Французской революции.
— Все люди равны, — то и дело напоминал он своим друзьям. — Герцог и подметальщик улиц, протестант и католик. И все общественные системы, отрицающие столь очевидную истину, рано или поздно будут сметены.
И он действовал в соответствии с тем, во что верил. Он мог остановиться на улице в Дублине и заговорить с каким-нибудь скромным рабочим, причем с такой же простотой и искренностью, с какими обращался к знатному вельможе. Волосы он подстригал не по моде коротко, а по одежде его можно было скорее принять за простого парижского мастерового, чем за ирландского аристократа. Видя необычный образ жизни Патрика, в доме которого присутствовала крестьянская девушка Бригид, он считал Патрика принадлежащим к своему кругу — кругу людей, исповедующих уравнительские взгляды.
— Все зависит от того, Патрик, сумеем ли мы показать путь, — признался он как-то раз. — И я чувствую себя лучше, видя, что ты на моей стороне.
И хотя некоторые идеи лорда Эдварда казались Патрику чересчур радикальными, его радовал идеализм благородного аристократа.
Две недели назад Патрик случайно встретился с ним в доме своей кузины Элизы. Отведя его в сторонку, лорд Эдвард признался:
— Патрик, я собираюсь сам начать разговор с французами, чтобы поддержать Тона. И вместе, я уверен, мы их убедим. Но умоляю: никому пока ни слова об этом!
Такая доверительность, а заодно и тот факт, что он пусть в малой степени, но все же связан родством с великой аристократической династией, привели Патрика в некоторый снобистский восторг, а мысль о том, что они бок о бок борются за ирландский народ, наполнила его почти мистическими надеждами.
Хотя его собственная вера не была такой уж сильной. Он вырос в семье врача с либеральными взглядами, к тому же в этом веке французские идеи рационализма и просветительства властвовали над умами, а потому не стоило удивляться тому, что для Патрика вера была скорее привычкой, чем искренней набожностью. И если Уолф Тон и ульстерские пресвитерианцы, ставшие теперь для него весьма важными, втайне считали своих католических сторонников средневековыми мракобесами, Патрик, пожалуй, отчасти согласился бы с ними.
— Я уверен, мир, должно быть, создан неким вечным и всевидящим существом, которое мы называем Богом, а христианство выражает Божественную природу. Но я не могу верить в нечто большее, — признался он как-то Джорджиане. — Наверное, я отношусь к тем, которых нынче называют деистами.
— Ну, таковы же самые умные люди из тех, кого я знаю, — с улыбкой ответила она. — Хоть католики, хоть протестанты.
Однако это ничуть не мешало ему посещать мессу или исповедоваться. И конечно же, не удерживало от борьбы за справедливость для его друзей-католиков в Ирландии. В отличие от его деда, Патрик редко ходил к колодцу Святого Марнока. Однако когда он думал о том, что и он, и лорд Эдвард борются за древний католицизм, то ощущал, как его наполняет священная вера, и испытывал чувство справедливости, словно его предки и, без сомнения, само божество благословляли его на это.
В десяти милях от Дублина они встретились с Геркулесом, который ехал им навстречу вместе с Артуром Баджем.
Прошло много лет с тех пор, как Геркулес в последний раз разговаривал со своим кузеном. Даже когда Патрик подошел к нему перед парламентскими дебатами 1792 года, он ни слова не произнес в ответ. Но теперь, видя, что двоюродный брат едет явно из Уиклоу, да еще в компании проклятого католического торговца Джона Макгоуэна, Геркулес не колебался.
— Что ты здесь делаешь? — грубо спросил он.
— Ездил показать мистеру Макгоуэну Глендалох, — с вежливой улыбкой ответил Патрик. — Ты когда-нибудь бывал там, Геркулес? Прекрасное место! И до сих пор видна келья святого Кевина.
Геркулес с отвращением посмотрел на обоих мужчин.
Все они одинаковы, эти католики, подумал он. Вкрадчивые и лживые. Чистые иезуиты. Он никогда не забывал того, как Джон Макгоуэн прикинулся протестантом, чтобы прокрасться в закрытый клуб. Кто солгал раз, будет лгать всегда — так полагал Геркулес. Что до Патрика, то отвращение Геркулеса к кузену-католику лишь росло с годами. И если в юности он завидовал любви, которую испытывала к Патрику его мать, которая, как он иногда подозревал, предпочитала его собственному сыну, то к тому времени, когда его дед оставил наследство Патрику, Геркулес уже четко понимал: его кузен вовсю использует католическое искусство манипуляции людьми. А если вспомнить о его презренных попытках убедить Геркулеса изменить убеждения перед парламентскими дебатами? Неужели этот хитрый, как дьявол, католик действительно воображал, будто сумеет пошатнуть Геркулеса, взывая к лучшим сторонам его натуры? И это человек, который много лет жил в грехе со своей любовницей? Нет, Патрик ничего не мог добиться.
Но что он делает в этих местах? Эта сказочка о Глендалохе была откровенной ложью, Патрик просто насмехался над ним. Интересно, что он скрывает?
Ничего удивительного в том, что Геркулес мгновенно исполнился подозрений, увидев двух католиков, не было. Страх перед подавляемым католическим большинством был повальным в правительственных кругах: господствующим протестантам постоянно казалось: во всем, что делают католики, можно усмотреть признаки некоего заговора. Когда в Ульстере возникло напряжение между рабочими-текстильщиками — протестантами и католиками — и католики создали группу, которую назвали «защитники», чтобы уберечься от толп протестантов, правительство тут же усмотрело в этом опасный заговор. В результате количество защитников значительно выросло, и они действительно превратились в некое подрывное тайное общество, из тех, которых так боялось правительство.
