Волонтеры уходили по Дейм-стрит в сторону Дублинского замка, а толпа продолжала аплодировать. Все выглядели радостными, никакого беспорядка не было. Но Джорджиана все еще пыталась понять: что все это означает? Неужели она сейчас видела первый шаг к революции?
Благодаря любезности хозяев они с Дойлом после ухода отрядов задержались еще на какое-то время, чтобы поговорить. Джорджиана прислушивалась к беседе, и ей уже было ясно: этот портной и Дойл считают само собой разумеющимся, что все их знакомые — патриоты. А лозунги с угрозой революции они, похоже, не приняли всерьез.
— Думаю, это разбудит правительство, — заметил портной.
Наконец Джорджиана с Дойлом покинули гостеприимный дом, на Колледж-Грин было относительно тихо. Парад завершился, и добровольцы расходились небольшими группами. Джорджиана и Дойл выходили с территории колледжа, когда Дойл заметил на Дейм-стрит одного из своих сыновей. Это был младший из них, мужчина около тридцати, и в мундире сержанта он выглядел очень эффектно. С ним рядом шагали двое добровольцев, хотя мундиры на них немного отличались. Дойл помахал сыну, подзывая к себе.
Вежливо поклонившись Джорджиане, сержант Дойл любезно поинтересовался, понравился ли ей парад, на что она ответила уклончиво, и сообщил отцу, что они с братьями собираются скоро зайти к родителям.
— Я приведу с собой и вот этих хороших парней из Ульстера, — заявил он. — Они приехали из Белфаста, чтобы посмотреть на нас. Я надеюсь, мы произведем на них впечатление.
Те двое, о которых шла речь, выглядели спокойными мужчинами приятной внешности, примерно того же возраста, что и молодой Дойл.
— Мы уже под впечатлением, — с улыбкой сказал тот из них, что был выше ростом.
— Под большим впечатлением, — подтвердил второй с таким же северным акцентом. — Отличная выучка.
— А как насчет лозунгов? — не удержалась Джорджиана. — Свобода торговли или революция? Вы что, собираетесь сражаться с британцами, как американцы?
Мужчины из Ульстера переглянулись.
— Наши предки создали Ковенант, — ответил высокий. — Когда на кону принципы, может оказаться необходимым и оружие.
— Но только если этого нельзя избежать, — вставил второй.
— Да. Только если этого нельзя избежать.
Высокий открыто улыбнулся Джорджиане. Его голубые глаза смотрели добродушно и открыто. Похоже, она где-то видела его раньше?
— Но я не знаю, кто вы такие, — заметил Дойл.
— Эндрю Лоу, — представился высокий. — А это мой брат Алекс.
— Рад нашему знакомству, джентльмены. А это леди Маунтуолш.
То, как вдруг изменилось выражение лиц мужчин, ошеломляло. Они переглянулись и замолчали. Оба как будто превратились в ледяные глыбы.
Джорджиана смотрела на них во все глаза. Так вот почему высокий показался ей смутно знакомым. И в самом деле, всматриваясь в их лица, она теперь видела и другое сходство, не бросавшееся в глаза, но достаточно очевидное, с ее дорогим отцом.
— Так вы сыновья Дэниела Лоу?
Эндрю Лоу слегка наклонил голову, просто признавая факт, но не произнес ни слова.
Конечно, Джорджиана все понимала. Почему-то — она и сама не знала, почему именно, — ей невероятно хотелось поговорить с ними, узнать их получше.
— Мне очень жаль, что наши семьи не близки, — тихо сказала она, изо всех сил стараясь произнести это тоном дружеским, но все же полным достоинства.
Но если она и предложила мир, то предложение принято не было. Мужчины продолжали молчать, словно мысленно молились о том, чтобы Господь избавил их от ее общества. Взгляды Эндрю и Алекса Лоу оставались мрачными, но в них не было ненависти. Братья получили хорошее воспитание. Однако весь их вид говорил, что они, члены пресвитерианской общины, смотрят на нее как на существо, к которому нельзя прикасаться: как на женщину, изменившую мужу, или, что еще хуже, как на падшую женщину. К Джорджиане никто прежде так не относился. И это привело ее в замешательство.
— Ну, — произнес молодой Дойл, — полагаю, нам пора идти.
И оба Лоу, вежливо поклонившись его отцу, отправились восвояси.
По дороге к Меррион-сквер Дойл не стал упоминать об инциденте, и Джорджиана была предоставлена своим мыслям. Она чувствовала себя смущенной и расстроенной, как будто весь ее мир вдруг перевернулся вверх ногами. И когда они с Дойлом дошли до просторной Меррион-сквер, которая всегда нравилась Джорджиане, на сердце у женщины было тяжело. То ли из-за парада, то ли из-за того, что ее отвергли родственники, — она не могла разобраться, — но ее вдруг охватило ощущение опустошения и потери.
И Джорджиана никак не могла избавиться от депрессии. События того дня словно стали толчком к процессу, подрывающему ее силы, и в следующие недели чувство тоски продолжало одолевать Джорджиану подобно коварным подводным растениям, обвивающим пловца и тянущим его ко дну.
Через месяц после парада лорд Норт и его правительство решили, что разумнее дать ирландцам то, чего они хотят, и ограничения с ирландской торговли были сняты. Граттан и патриоты ликовали.
— Это должно их успокоить, да и добровольцев тоже, — заметил муж Джорджианы.
В начале весны сняли ограничения в правах для пресвитерианцев. Джорджиана надеялась, что Лоу в Ульстере будут этим довольны. И действительно, первые месяцы 1780 года прошли без особых событий. Похоже, суждение Джорджа было верным. И по мере того как становилось теплее, Джорджиана полагала, что вот-вот начнет чувствовать себя лучше. Но этого не случилось, и в середине апреля Джордж предложил:
— Почему бы не поехать в Уэксфорд? Может быть, перемена места тебя порадует?
Какая жалость, думала Джорджиана, что они проводили так мало времени в своем большом доме в паладианском стиле — всего один-два месяца каждое лето. Гораздо чаще они отправлялись в куда более скромный фамильный дом в Фингале. Возможно, это лишь говорило о мягком характере ее мужа. Сделав все необходимое для возвышения семьи в глазах света, он остался человеком скромным, все тем же добродушным деревенским джентльменом, каким и был всегда, а не важным лордом. Что до Джорджианы, то она была счастлива вести именно такую жизнь.
Но если некоторые из новых ирландских особняков были построены на манер английских и вокруг них разбили огромные ландшафтные парки, то Маунт-Уолш вовсе не производил впечатления блестящего загородного поместья. Перед роскошным большим домом были лишь простые лужайки, защищенные невысокими изгородями от оленей. Но за лужайками по обе стороны от дома лес и рощи создавали простой и строгий фон. Пейзажи в Уэксфорде были чудесными, и их открытые поля и скромные холмы, типичные для этой местности, казались почти родными английским фермерам-йоменам, поселившимся здесь.
Уже началось лето. Каждое утро Джорджиана просыпалась под торжественные звуки утреннего птичьего хора и выходила прогуляться в поле, над которым кружили вороны, или отправлялась на ферму и наблюдала за доярками. Она начинала испытывать пусть не подъем духа, но хотя бы покой.
