Но, вернувшись как-то вечером домой, он грустно сообщил жене, качая головой:
— Предложения по Англии и Шотландии провалились.
— Неужели английские парламентарии так ненавидят католиков? — спросила Джорджиана.
— Нет. Дело в простых людях в Англии и Шотландии. Это они кричат: «Никакого папизма!» Даже беспорядки на улицах случались. Но все-таки по ирландскому законодательству работа продолжается. Берк уверен, что сумеет провести через лондонский парламент некоторые скромные меры по Ирландии. Осмелюсь предположить, мы сможем сделать то же самое здесь, в Дублине.
Так оно и вышло. Летом 1778 года «Акт о папистах» прошел через оба парламента, хотя и имел противников. В Дублине, несмотря на тот факт, что акт поддержало правительство, было слишком много преданных протестантов, которые отказывались следовать даже своим обычным лидерам, включая Геркулеса Уолша. «Акт о папистах» был весьма ограниченным, но при этом глубоко символичным, потому что в тот век, когда земля означала все, он позволял ирландским католикам приобретать землю любого вида и завещать ее своим наследникам. Фортунат и Джорджиана ходили вместе с Патриком и всей семьей Теренса Уолша в парламент, чтобы наблюдать за тем, как этот акт проходит через палату общин. Граттан и патриоты радостно приветствовали последнее голосование.
На следующий вечер Фортунат устроил прием в своем доме. Пришло множество патриотов, включая и Граттана; пришли Джордж и Джорджиана, хотя и без Геркулеса; явилась вся родня Теренса; даже старый приходский священник Теренса был приглашен. Патрик привел с собой Джона Макгоуэна.
Джорджиана никогда не видела старого Фортуната таким взволнованным. Его лицо разгорелось, глаза ярко сверкали, и он выпил весьма солидное количество кларета. Он произнес короткую пылкую речь, на которую Граттан ответил весьма элегантно. Снова и снова Фортунат, нежно гладя Патрика по плечу, повторял:
— Это начало, мой мальчик. Это то, чего так хотел мой дорогой отец.
И заявил всем, когда гости уже расходились, что сегодня был самый счастливый вечер в его жизни.
Оглядываясь назад, Джорджиана понимала: не следовало удивляться тому, что после подобных волнений той ночью у старика случился апоплексический удар. К рассвету вся родня собралась у его постели.
Всем и без врача было ясно: Фортунат умирает. Его лицо стало серым. На лбу выступили маленькие капельки пота, дышал он с трудом. Но он отчетливо понимал, кто находится рядом, и хотя не мог много говорить, все же дал понять, что желает попрощаться с каждым по очереди. Джорджу и Джорджиане он прошептал несколько слов благодарности. Геркулесу не сказал ничего, но вроде как пожал руку, погладил по руке Китти. Элизе и Фицджеральду сказал одно-два слова и позволил ей поцеловать себя. Так же он попрощался и с семьей Теренса, хотя видно было, что Фортунат уже очень устал. И тем не менее он настоял на том, чтобы Патрик еще раз наклонился к нему, взял его за руку и прошептал:
— Я так горжусь… так горжусь…
Доктор шагнул к старику, но Фортунат пытался объяснить, что он еще кое с кем хотел бы пообщаться. Смотрел он на Джорджиану.
Когда она подошла к нему, старик взял ее руку и слабо, но нежно сжал. Он явно хотел что-то сказать и набирался сил для этого. Наконец он как будто был готов.
— Одно разочарование… — Голос Фортуната звучал едва слышно. Джорджиана наклонилась ближе, чтобы расслышать его слова. — Одно сожаление.
Джорджиана напряглась и чуть не отпрянула. Конечно, она поняла: Фортунат говорил о разочаровании в Геркулесе — в ее сыне, обладавшем грубой и жесткой натурой, так непохожей на мягкость Патрика. Но сейчас не время было возражать.
Фортунат снова собрался с силами. Он хотел шепнуть что-то еще. Джорджиана не могла отказаться выслушать его и наклонилась еще ниже.
— Мне хотелось бы, — прошептал Фортунат так, что никто другой не мог его услышать, — чтобы я мог быть Джорджем.
И в последнем усилии сумел поцеловать ей руку.
Джорджиану охватило такое чувство облегчения, что она едва не рассмеялась. И с огромной нежностью снова наклонилась и поцеловала старика в щеку.
Доктор вежливо, но решительно отстранил ее. Пощупал пульс Фортуната. Джорджиана вернулась к Джорджу. Все ждали. Фортунат внезапно попытался сесть. Его глаза открылись очень широко. Потом он упал на спину, и все поняли: это конец.
— Что он тебе сказал? — спросил Джордж, когда они вышли из спальни.
— Вообще-то, ничего, — ответила она.
— Он очень тебя любил.
— Да.
А потом, когда они уже поднимались по лестнице наверх, Джорджиана внезапно разрыдалась.
Через несколько дней было оглашено завещание Фортуната. Основная часть наследства переходила к Джорджу, однако имелись некоторые пояснения: хотя Фортунату хотелось бы, чтобы старое поместье в Фингале оставалось во владении старшего в роде, его сын все же может, если у него нет нужды в деньгах, распределить доходы между членами их большого рода. Это Джордж и сделал сразу же, с полного согласия Джорджианы. Еще завещание содержало ряд распоряжений о личных дарах разным людям, включая некое кольцо для Джорджианы и несколько ценных гравюр для Геркулеса.
Но было в завещании и еще одно распоряжение: примерно пятая часть собственности должна без каких-либо условий отойти его племяннику Патрику. Никто этого не знал и не предвидел, и уж в последнюю очередь сам Патрик. Но поскольку все прекрасно знали о любви Фортуната к юноше и о том, что собственный отец Патрика почти ничего ему не оставил, никому и в голову не пришло на такое жаловаться.
Никому, кроме Геркулеса.
Джорджиана прежде видела своего сына раздраженным, холодным, самодовольным, даже грубым, но никогда не видела его таким злобным и была рада тому, что он пришел в отцовский дом, когда она была одна. Он был вне себя от ярости.
— Да как он посмел оставить столько всего Патрику?! — кричал Геркулес. — Все должно было достаться мне!
— Но нам это совсем не нужно, Геркулес, — мягко сказала Джорджиана. — Поместье все равно будет твоим, и то состояние, которое ты унаследуешь, огромно.
— Ты что, не понимаешь главного?! — продолжал кричать Геркулес. — Это собственность Уолшей! Наша!
— Фортунат распорядился тем, что принадлежало ему лично. И твой кузен Патрик тоже Уолш, между прочим.
— Из проклятой католической ветви, чтоб им сгнить в аду! — ревел Геркулес. — Если чертов папист возьмет это, так он просто вор!
Это было уже слишком.
— Ты завидуешь, Геркулес, потому что твой дед любил Патрика. Тебе бы лучше постараться скрыть это.
Но к огромному изумлению Джорджианы, Геркулес вдруг уставился на нее пугающим ледяным взглядом.
— Ты не понимаешь, мать, — холодно произнес он. — Мне наплевать, что мой дед обо мне думал, и всегда было плевать, с самого детства. Что до Патрика, так я просто презираю его. Но любой, кто забирает у меня какую-то собственность, — продолжил он таким тоном, какого Джорджиана никогда не слышала, — становится моим врагом. А я уничтожаю своих врагов. А дед… Ну, я вообще не желаю больше слышать его имя.
