Многие были удивлены этим. Джордж лишь с любовью покачивал головой. Однако Геркулеса это совсем не веселило.
— Я всем говорю, — сообщил он матери, — что мой дед просто впал в старческое слабоумие.
Джорджиана продолжала часто навещать Фортуната, и ей все происходившее безумно нравилось. Дом теперь стал куда живее, чем когда-либо прежде. На столах были разбросаны радикальные листовки-афиши вроде «Дневника свободного человека». Из колоний даже привезли экземпляр «Здравого смысла» Тома Пейна, защищавшего американскую независимость. Сюда частенько заглядывали Дойлы, и один раз даже привели с собой представителя левых в парламенте Нэппера Тэнди, и он сказал Джорджиане:
— Когда мы объединим торговые гильдии так же, как патриотов в парламенте, в Дублинском замке будут весьма удивлены тем, на что мы способны.
Слова прозвучали зловеще, но они взволновали Джорджиану. Иногда здесь появлялся Чарльз Шеридан, старший брат драматурга. Он и в парламенте стоял на стороне патриотов. Чарльз сказал Джорджиане и еще кое-что интересное:
— Мой брат Ричард полон решимости заняться политикой в Англии, если заработает достаточно денег своими пьесами. И если ему это удастся, у нас будет один Шеридан в дублинском парламенте, а другой — в Вестминстере.
Потом как-то Фортунат представил ей замечательного молодого юриста, недавно ставшего членом палаты общин. Джентльмен, но не имевший двух тысяч фунтов, необходимых для избрания, он получил свое место от некоего пэра-патриота. Его звали Генри Граттан.
Молодой Граттан сразу понравился Джорджиане. У него было тонкое, умное лицо.
— Вы выглядите как адвокат, — сказала она ему.
— Знаю, — с улыбкой ответил Граттан. — Но должен признаться: все то время, пока я жил в Лондоне и должен был изучать закон, я провел в Вестминстере, на галерее палаты общин, слушая великих ораторов вроде Питта, и Фокса, и Эдмунда Берка. Ах, что за люди! Я там изучал политику, леди Маунтуолш, и надеюсь, смогу в ней преуспеть, поскольку, боюсь, адвокатом я стал бы просто ужасным.
Они еще какое-то время разговаривали, и Джорджиана заметила, что молодой человек не просто выглядит очень умным, но в его глазах еще и вспыхивает восхитительный мягкий свет.
— Он напоминает мне Патрика, — позже сказала она Фортунату.
Джорджиана гадала, не разочарован ли Фортунат тем, что Патрик, бывший его любимцем, высказывает взгляды, столь противоположные идеям патриотов. Но если у нее и были какие-то сомнения, Фортунат быстро развеял их своим ответом.
— Нет, моя дорогая. Мальчик совершенно прав. Католики должны демонстрировать свою лояльность и поддерживать правительство. А оппозицию оставь нам. — Он бросил на нее острый взгляд. — Помни, Джорджиана, мой отец велел нам, братьям, помогать друг другу, сидя по разные стороны изгороди.
— Вы просто хитрая старая лиса, — с одобрением сказала Джорджиана.
Но вот к своему внуку Геркулесу Фортунат, похоже, испытывал совсем другие чувства. Как-то раз, отправившись повидать Джорджа и Джорджиану на Меррион-сквер и встретив там Геркулеса, Фортунат окинул его ядовитым взглядом и заметил:
— На днях молодой Граттан произнес чертовски хорошую речь! — А потом добавил, фыркнув: — Боюсь, твое выступление было совсем не так хорошо.
Геркулес в ответ коротко поклонился деду и вышел из комнаты, но дед успел сказать ему вслед так, что молодой человек не мог его не услышать:
— Нет ораторского дара. Совершенно нет.
На следующий день Геркулес предупредил Джорджиану:
— Думаю, не слишком разумно, если тебя будут видеть в доме деда. Это может поставить семью в неловкое положение.
Правда, Джорджиана не обратила на эти слова ни малейшего внимания.
Для всех стало потрясением, когда в начале 1777 года у доктора Теренса Уолша внезапно случился удар и он умер на месте.
— Но он хотя бы не страдал, — утешала Джорджиана старого Фортуната.
— Я знаю и благодарю Бога за то, что Теренс дожил до того, чтобы увидеть, каким замечательным молодым человеком стал Патрик, — печально ответил Фортунат. — Но я всегда надеялся, что уйду первым.
Половина Дублина собралась на похороны в католической часовне, включая и нескольких служителей Ирландской церкви. Воистину утешительно было видеть, что доктора любили все без исключения.
— Но я все же боюсь, — заметил после Фортунат, — что большого состояния он не оставил.
В следующие месяцы Джорджиана была рада видеть, что Патрик продолжает один-два раза в неделю навещать дядю, и часто выбирала время для своих визитов так, чтобы встретиться с ним у Фортуната. Джорджиане не хотелось признаваться в этом даже самой себе, но в его обществе она чувствовала себя куда более дома, чем рядом с собственным сыном.
А Геркулес тем временем начал делать себе имя. Война в Америке нанесла всем тяжелый удар. Правительство полностью запретило ирландцам торговать с Америкой, к ярости ирландских торговцев. Но и на все другие дела война подействовала плохо. В особенности она ударила по льняной промышленности в Ульстере, и многие обанкротились. Патриоты возлагали вину на правительство, и молодой Граттан выступал с такими яркими речами, что уже стал восходящей звездой. Но сторонники правительства наносили ответные удары, и из всех тех, кто осуждал патриотов, не было никого более враждебного, чем Геркулес Уолш. Он, возможно, и не обладал талантом Граттана, но на свой грубоватый лад умел изложить главное. Для него и патриоты в парламенте, и недовольные торговцы, и ульстерские пресвитерианцы, проявлявшие сочувствие к Америке, были предателями. Когда пришла весть о том, что Бенджамин Франклин и его друзья уговорили французов выступить за Америку против Британии, нападки Геркулеса стали еще более едкими и злыми. И вскоре после одной из его наиболее оскорбительных тирад Джорджиана получила письмо из Ульстера. Оно было подписано «Дэниел Лоу».
Я не ответил Вам, когда довольно давно Вы написали мне, просто не знал, что сказать. Благодаря Вашему правительству торговля полотном пришла в такой упадок, что теперь бизнес Лоу в Белфасте перестал существовать. И я прочитал в газете, что, если верить Вашему сыну, я и другие мне подобные в Ульстере, до сих пор не отказавшиеся от честной и надежной веры своих отцов, не что иное, как предатели и собаки, которых следует посадить на цепь и надеть на них намордники.
И поэтому я теперь пишу Вам, так как наконец знаю наверняка, что именно должен Вам сказать: что мне сказать Вам нечего и что переписка между нашими семьями, которую Вы, похоже, сочли за лучшее возобновить, должна быть раз и навсегда прекращена.
Джорджиана отложила письмо со вздохом и чувством неудачи. Смысла в том, чтобы написать еще раз, не было. Что бы ни утверждала сама Джорджиана, Геркулес наверняка снова произнесет оскорбительную речь. И задумалась, может ли она что-нибудь сделать для ульстерской родни, если они, судя по всему, оказались в затруднительном финансовом положении, но решила, что любое ее предложение все равно будет резко отвергнуто. Она заперла письмо в ящике бюро вместе с письмом из Филадельфии и стала молиться о том, чтобы настали наконец лучшие времена.
