— Мы отказались покупать британские товары и в результате добились отмены некоторых несправедливых налогов, — ответил Франклин. — Теперь мы снова привозим товары из Британии. Разве это не справедливо? Мне кажется, да.
— И на самом деле, — заметил Фортунат, — это как раз то, что советовал Ирландии настоятель Свифт еще пятьдесят лет назад. — Он заметил, как нахмурился его внук. — Геркулес, — окликнул он его, — у тебя есть какой-то вопрос к мистеру Франклину?
Хотя было ясно, что Геркулес предпочел бы остаться в стороне, Фортунат с удовольствием увидел, как его внук отреагировал по-мужски.
— Правительство в Лондоне не согласилось бы с тем, что американские колонии никак не представлены, — сказал он. — И сам король, и члены британского парламента, которые всегда проявляют интерес к Америке, и есть ваши представители. Как вы ответите на это?
— Именно это они и говорят: у нас нет избранного представителя в Лондоне, но у нас есть, благодаря их доброте, некое виртуальное представительство, — ответил Франклин, энергично кивнув. — Очень милая идея. Но если мы это позволяем, то разрешите сделать некое предложение. — Его старые глаза сверкнули. — Если мы примем это виртуальное представительство, то, вместо того чтобы нам самим платить налоги, мы позволим англичанам платить за нас и назовем это виртуальным налогообложением.
Все рассмеялись — все, кроме Геркулеса.
— Мы услышали о вполне лояльных намерениях колоний, — настойчиво заговорил он. — И в то же время вы намекаете, что, если ваши требования не будут услышаны, вы можете предпринять определенные действия. Вы имеете в виду бунт?
— Боже упаси! — решительно возразил Франклин, но по выражению лица Геркулеса было понятно: он не совсем поверил, а потому, чтобы избежать ссоры, Франклин легко продолжил: — Я также надеюсь на то, что наше положение хорошо поймут в Ирландии, ведь между нашими народами существуют невероятно тесные связи. Вы ведь знаете, в Америке уже давно существует огромная коммуна ульстерских пресвитерианцев. Но при этом на каждых пять пресвитерианцев, как я подсчитал, приходится еще по меньшей мере два ирландских католика… В Америке люди вольны следовать любой религии без каких-либо ограничений. — Он коротко улыбнулся Теренсу Уолшу и его семье. — А если сложить вместе тех и других, то можно не сомневаться: каждый второй в американской колонии приехал с этого острова. Поэтому мы смотрим на вас как на свою семью. — Франклин снова улыбнулся, на этот раз всем.
Эта примечательная справка была принята с удивленным гулом.
— Значит, если там начнется восстание, то оно будет ирландским, — пробормотал Геркулес, но, к счастью, его никто не услышал, кроме матери.
После этого общество разбилось на группы, и люди стали подходить к Франклину, а тот любезно говорил со всеми. Джорджиана немного выждала, а потом подошла к великому человеку, который как раз беседовал с Дойлом.
— Что меня удивило больше всего, признаюсь, — говорил старый американец, — так это благородный вид вашей столицы. Ваше здание парламента куда красивее лондонского.
Величественное здание в духе Римской империи, в котором теперь размещался парламент, было построено в начале века молодым архитектором по фамилии Пирс.
— Когда я впервые вошел под купол вашей палаты общин, то подумал, что нахожусь в Пантеоне или в соборе Святого Петра в Риме. А ваши широкие улицы… — Франклин явно не находил слов.
— У нас есть группа людей, так называемая Комиссия широких улиц, — с гордостью сообщил ему Дойл. — И их цель — сделать наши проезды и площади самыми просторными в Европе. Вы видели больницу Ротунда? Это еще одно прекрасное здание, и, говорят, это первый родильный дом во всем мире, исключительно для женщин, готовых даровать новую жизнь.
Торговец всегда был рад поговорить о красотах родного города, и Франклин был не первым гостем, ошеломленным растущим великолепием георгианского Дублина.
— Но я нашел в этом изумительном городе и еще кое-что, — продолжил гость из Филадельфии. — И это вызвало во мне особенный восторг. Наипрекраснейший темный напиток. И варит его некий человек по имени Гиннесс.
— А, вот что! — воскликнул Дойл. — Ну, тут я могу рассказать вам кое-что интересное. У моей покойной матушки Барбары Дойл, замечательной женщины, был некий друг Гиннесс, и он тогда лишь начинал свое дело. А она решила назвать напиток его именем.
— В самом деле?
— Ну, так она утверждала. И должен сказать вам, нужно было быть очень храбрым человеком, чтобы противоречить ей. Но однажды Гиннесс пришел к ней — это было больше десяти лет назад — и заявил, что хочет продавать свое темное пиво, но черта с два даст ему свое имя. А она ответила: «Ну, если ты хочешь продавать пиво важным людям, тебе лучше позаботиться о том, чтобы название им понравилось. Вот я тебе и говорю, как будет лучше». И он сдался.
— Темный протестантский портер «Гиннесс», — со смехом сказала Джорджиана.
— Именно так, темный протестантский портер «Гиннесс», — с удовольствием повторил Дойл. — Хотя могу сказать, что пьют его не только протестанты.
Размышление о великолепном пиве вызвало в разговоре мимолетную паузу, и Джорджиана этим воспользовалась, чтобы задать свой вопрос:
— Мне интересно, мистер Франклин, не слышали ли вы в Филадельфии об одном нашем родственнике. Мой дядя уехал туда, его звали Сэмюэль Лоу.
Джорджиана почти стыдилась этого, но за тридцать лет своего замужества она совершенно утратила связи с родней отца. После трещины, пролегшей между ее отцом и его братом Джоном, ульстерская и дублинская ветви семьи больше не поддерживали связей друг с другом. Ее отец переписывался с Сэмюэлем, а потом с его вдовой, но Джорджиана почти ничего об этом не знала, будучи слишком занята собственной семьей. На самом деле она ничего не знала и о своих американских кузенах, если, конечно, они вообще существовали. «Если мне захочется написать письмо, то я даже не буду знать, кому его адресовать», — признавалась она.
— Отлично помню Сэмюэля Лоу, торговца! — весело ответил ей Франклин. — И знаю, у него были братья в Белфасте и Дублине, он сам мне рассказывал. Это прекрасная семья.
И он тут же принялся излагать Джорджиане весьма ободряющие вести о ее родных: адвокатах, врачах, богатых торговцах, у которых имелись хорошие дома и несколько отличных ферм в их краях.
— Судья Эдвард Лоу, пожалуй, может сейчас считаться главой семьи.
— Как бы мне хотелось повидаться с ними! — воскликнула Джорджиана. — И чтобы Геркулес тоже с ними познакомился!
Последняя идея явно вызвала у Франклина некоторые сомнения. Но тем не менее он с радостью предложил:
— Через день-два я буду отправлять пакет писем в Филадельфию, леди Маунтуолш. И если вам захочется написать письмо судье и передать его мне, обещаю, оно будет доставлено ему лично в руки.
Это предложение Джорджиана приняла мгновенно.
