Сын Теренса и внук Фортуната, хотя и состояли в близком родстве, представляли собой любопытный контраст. Похоже, в великом танце генов при зарождении этих двоих звучала разная музыка и были избраны разные партнеры. Патрик, почти такого же роста, как Геркулес, обладал совершенно другим сложением, намного более изящным. И лицо у него более утонченное, что заставляло предположить в нем умного юриста или ученого, человека мысли. А глаза и вовсе ослепляли. В хорошей компании Патрик источал восхитительное мальчишеское обаяние. А во время серьезной беседы он обычно наклонял голову немного вбок и вперед, в сторону говорившего, с выражением полной сосредоточенности.
Когда Патрик встал рядом со своим кузеном Геркулесом, дружески кивнувшим ему, от внимания Фортуната не ускользнуло едва заметное облачко, скользнувшее по лицу племянника. Конечно, можно было бы понять, если бы молодой Патрик, сын доктора-католика, обладавшего достаточными, но все же скромными средствами, ощущал легкую неловкость рядом с кузеном-протестантом, чье состояние в тысячу раз превзойдет его собственное. Но семейная преданность в течение многих поколений не могла пошатнуться от такой мысли.
— Как бы мне хотелось, чтобы и наш дорогой отец мог это видеть, а, Теренс?! — радостно воскликнул Фортунат. Он повернулся к молодым людям. — Когда наш отец Донат решил, что я должен быть воспитан в вере Ирландской церкви, а Теренс останется католиком, как вся семья, он желал, чтобы одна ветвь семьи всегда могла защитить другую. Он сам, позвольте напомнить, до конца дней оставался добрым католиком, да упокой Господь его душу. И со временем придет и твоя очередь поддержать традицию, Геркулес, и я знаю, что ты этого хочешь. И позволь пожать тебе руку. Вот так. Это важно. Отлично! — Он снова окинул взглядом всех, а потом, сияя улыбкой, взял за руку брата. — Идем, Теренс, давай выпьем кларета.
И братья отправились в гостиную, а за ними пошли оба молодых человека. Но Геркулес уже не улыбался.
Джорджиана наблюдала за всем этим. Ей нравился Патрик. Что до ее отношений со старым Фортунатом, то Джордж еще много лет назад весело заметил:
— Да мой отец просто влюблен в тебя!
— Знаю, дорогой, — мило ответила она, а потом, похлопав мужа по руке веером, добавила: — Так что не забывай, у тебя есть соперник.
А старый джентльмен, ничуть не скрывая своей нежной привязанности, еще и трезво оценивал супругу сына.
— Сына я люблю, — говорил он жене, — но Джорджиане досталось больше мозгов.
Время было милосердно к Джорджиане. Да, она поседела, но мода на пудреные волосы и парики весьма устраивала людей средних лет. На ее лице было не слишком много морщин, да и те лишь прибавляли ей привлекательности. В ее глазах, мудрых и в то же время лукавых, иногда вспыхивал некий изумительный свет.
Если и было что-то, чем искренне наслаждалась Джорджиана, так это приносить людям счастье. И она, будучи богатой женщиной, имея мужа в палате лордов и домá, где она могла принимать гостей, обладала большими возможностями для этого. И ее дипломатические действия были совершенно бескорыстными. Устроить чей-то брак, уладить семейную ссору, найти хорошую службу для милого человека, оказавшегося в затруднительном положении… Да, талант и доброта Джорджианы стали притчей во языцех.
В последние годы ее помощь была в особенности востребована. Уже несколько десятилетий, почти с великих дней герцога Девонширского, королевские представители недолго задерживались в должности, а в Дублин приезжали только на парламентские сессии. Ирландское правление, а значит, и покровительство находилось в руках людей из Дублинского замка и важных парламентариев вроде Понсонби и Бойлов. Но в конце концов лондонское правительство решило: «Мы тратим слишком много на Понсонби и их друзей» — и прислало в Ирландию умного аристократа лорда Таунсенда разобраться в положении дел. На четвертый год пребывания в должности лорда-наместника в Ирландии Таунсенду наконец удалось сломить старые группировки. Все протекции теперь снова шли через самого лорда-наместника, и их стало меньше.
— Это английское вмешательство погубит Ирландию! — возмущались разъяренные Понсонби.
И многие с ними соглашались.
Но перемены в управлении Джорджиану беспокоили меньше всего. Она очень скоро стала другом лорда Таунсенда. Поскольку лорд и леди Маунтуолш весьма разумно держались в стороне от политических группировок, а Джорджиана просила о помощи только тем людям, которые действительно в ней нуждались, то ей удавалось добиться потрясающих результатов.
— Какого черта, как ты это делаешь? — спрашивал ее муж.
— Очень просто, — отвечала она. — Таунсенд гордится тем, что честен, а потому я обращаюсь лишь к его доброте и ничего не прошу взамен.
Как-то раз, когда отношения с Францией были особенно плохи, она даже убедила лорда отпустить задержанного в Дублине молодого француза, ведь, как Джорджиана беспечно заявила великому человеку, его невеста во Франции будет очень тревожиться.
— А будет от этого хоть какая-то польза вам или мне? — с веселым недоумением поинтересовался лорд Таунсенд.
— Никакой, насколько я понимаю, — ответила Джорджиана.
И если раз или два лорд-наместник втайне просил Джорджиану помочь ему в кое-каких затруднениях, она делала это с радостью, и ни одна душа в Дублине ничего не знала.
И вот теперь, когда Джорджиана наблюдала за молодым Патриком, стоявшим рядом с Фортунатом, она самым естественным образом думала о том, что могла бы сделать для обаятельного католика.
Но всему свое время. А этим вечером ей нужно завершить другое дело.
Джорджиана иногда тревожилась за сына. Назвали его в честь одного друга ее мужа, который стал крестным отцом мальчика. Но имя, похоже, определило его характер. Он делал все, чего от него ожидали, но делал с безразличной, механической точностью, как какой-нибудь генерал, уничтожающий мелкого врага, и это почти пугало. Он стремился к победе и воспринимал себя серьезно. Слишком серьезно. Возможно, в нем проявились ее собственные предки-пресвитерианцы, Джорджиана не знала. Но что-то нужно было делать.
Решение, пришедшее ей в голову, было вполне простым. Сыну нужна женщина, чтобы отвлечь его от самого себя. Джорджиане было все равно, будет это жена или любовница, однако жену следует выбрать с большой осторожностью. И как раз недавно Джорджиане показалось, что она нашла подходящую кандидатуру.
Во всей Ирландии не было более великого рода, чем древний род Фицджеральд. Они практически правили Ирландией, пока их не сломили Тюдоры. И все равно Фицджеральды, властные графы Килдэр, — настоящие ирландские принцы. Два десятилетия назад в Дублине именно граф Килдэр расширил город, осушив болота вдоль реки Лиффи за Сент-Стивенс-Грин и проложив Килдэр-стрит, и построил там великолепный особняк, вроде палладианского загородного дома, который теперь назывался Ленстер-Хаус, поскольку граф Килдэр получил еще более высокий титул герцога Ленстерского.
Род Ленстер был весьма многочислен. Но для Уолшей заключение брака с представителем любой его ветви стало бы последним шагом в продвижении от сквайров к аристократии. Когда их дочь Элиза вышла замуж за одного из Фицджеральдов, состоявшего в довольно близком родстве с герцогом, Джордж и Джорджиана поздравили себя и стали посещать приемы в огромном Ленстер-Хаусе уже как члены семьи, радуясь от души.
