— Но это чушь!
— Тот факт, что предположение абсурдно, не помешает тому, кто хочет в это верить.
— Мне бы хотелось, настоятель, — горячо заговорил Фортунат, — чтобы вы приложили к этому случаю свое сатирическое перо. Даже анонимный памфлет мог бы стать куда более мощным оружием, чем любые речи.
Сатиры настоятеля в прошлом публиковались анонимно, хотя все прекрасно знали, кто их сочинил.
Настоятель и Шеридан переглянулись. Свифт как будто колебался.
— Если я и подумаю об этом, — осторожно произнес он, — то лишь после того, как парламент в Дублине обсудит вопрос и получит ответ из Лондона. Я могу взяться за такое сочинение лишь в крайнем случае. Как настоятель собора Святого Патрика, я имею право высказываться по вопросам морали, но не политики.
— И все же, если до этого дойдет, — улыбнулся Фортунат, — вы должны позволить мне сказать моей кузине Барбаре, что сделали это лишь по моему настоянию. Если я завоюю ее доверие, то хотя бы сохраню крышу над головой.
— Отлично. Как пожелаете, — ответил Свифт. — Но, по правде говоря, Фортунат, я не просто разделяю ваши взгляды на это дело. Мое негодование даже превышает ваше. — Он нахмурился, прежде чем продолжить с некоторым жаром: — Я нахожу преступным и оскорбительным то, что этот человек заваливает Ирландию своими погаными монетами. Однако наши жалобы Вуд и его наймиты представят как нелояльность. Можете не сомневаться. Это просто позор! А причина тому есть, — сердито продолжил он. — Как англичанин, должен признать: мои соотечественники презирают все другие народы, но особое презрение они приберегают для Ирландии.
Уолш был поражен внезапной вспышкой гнева неразговорчивого настоятеля, но Шеридан лишь улыбнулся:
— Да, Джонатан, ты человек мудрый и осмотрительный, но твоя страсть к правде и справедливости может иной раз вырваться наружу и сделать тебя таким же опрометчивым, как я.
— Ирландская торговля шерстью уничтожена, — продолжил Свифт. — С Ирландией обращаются мерзко во всех отношениях, и это нововведение также пройдет безнаказанно. Уолш, позвольте сказать мое мнение о том, что должен сделать дублинский парламент. Он должен запретить ввоз английских товаров в Ирландию. Может быть, тогда английские парламентарии и их кукловоды вроде Вуда научатся вести себя лучше.
— Это сильное средство, — заметил Фортунат.
— Это необходимое лекарство для выздоровления нации. Но даже это, Уолш, станет лишь малым кровопусканием, временной примочкой. Поскольку подо всем этим лежат скрытые причины. С Ирландией будут обращаться дурно до тех пор, пока ее парламент раболепствует перед лондонским. Мы избираем людей как наших представителей, но их решения ни к чему не приводят. Лондон не имеет ни морального, ни конституционного права осуществлять законодательную власть в Ирландии.
— Радикальная доктрина.
— Едва ли. Это говорилось в дублинском парламенте более двадцати лет назад.
И действительно, ведущие ирландские политики предыдущего поколения, вроде Молине, как раз это и советовали. Но Уолш продолжал удивляться тому, что слышит подобные речи от настоятеля собора Святого Патрика.
— Позвольте уточнить, — с выражением произнес Свифт. — Мое мнение таково: всякое управление без согласия управляемых есть самое настоящее рабство.
И вот тут-то молодой Гаррет Смит внезапно вмешался в разговор.
Вообще-то, остальные на какое-то время просто забыли о нем. Он сидел справа от Свифта, а настоятель, обращаясь к Уолшу и Шеридану, и вовсе был вынужден повернуться к нему спиной.
— Добро пожаловать в компанию якобитов! — громко произнес юноша.
Настоятель резко обернулся. Фортунат уставился на Смита. Лицо молодого человека горело. Он не был пьян, но явно попивал потихоньку в течение всей еды. Глаза у него сияли. Было ли в его тоне искреннее волнение, или горькая ирония, или открытая насмешка? Определить было невозможно. Но что бы это ни было, на том Гаррет не закончил.
— Католики всей Ирландии благословят вас! — Он слегка диковато рассмеялся.
А Фортунат почувствовал, как кровь отливает от его лица.
Юноша, совершенно очевидно, просто не понимал, что только что произнес. Но было уже поздно. Настоятель Свифт повернулся к Гаррету, потемнев от гнева.
— Я не якобит, сэр! — проревел он.
Как ни странно, вовсе не предположение о симпатиях католиков так взбесило настоятеля протестантского собора Святого Патрика. Он пришел в ярость оттого, что его назвали якобитом.
Но разве Гаррет мог это понять? В сложном и запутанном мире английской политики людям вроде Свифта приходилось быть очень осторожными. Хотя их симпатии изначально лежали на стороне вигов, поддержавших новые протестантские поселения после изгнания католического короля Якова, Свифт, как человек книжный, имел много друзей и покровителей и в партии тори. И на взгляд вигов, теперь обладавших властью, Свифт принадлежал к лагерю тори. А поскольку некоторые тори недавно поддерживали короля Якова, то всегда оставалось подозрение, что любой тори может втайне желать возвращения на трон ненавистного дома Стюартов. И следовательно, каждый тори, которого им захотелось бы уничтожить, мог быть представлен как якобит — предатель короля Георга и протестантского порядка. Виновен по ассоциации.
Но разве дело якобитов не умерло, когда претендент на трон Стюарт столь позорно провалился в 1715 году? Нельзя было сказать наверняка. Король Георг и важные семьи богатых английских лордов плели свою политическую паутину, и дух интриги всегда висел в воздухе. У каждого человека были свои враги, даже у далекого настоятеля собора Святого Патрика, и шепоток насчет того, что Свифт — якобит, уже гулял кое-где.
Имело ли это значение? Ох, конечно имело. Вы могли жаловаться на медные монеты Вуда, вы могли доказывать, что Ирландией следует управлять из Дублина, вы могли даже насмехаться в своих сатирах над правительством и все же остаться безнаказанным, потому что в политическом мире это считалось честной игрой. Но если бы было доказано, что вы якобит, то это уже расценили бы как измену и вас погнали бы, как свора борзых гонит лисицу. А доказать такое было совсем нетрудно. Неосторожное печатное слово, проповедь, которую неверно истолковали, даже неудачный выбор текста — и ваша позиция в Церкви или университете, ваши шансы на продвижение по службе растаяли бы. Все эти тонкости отлично понимали Уолш и Шеридан, но явно не понимал молодой Гаррет. Свифт ни при каких обстоятельствах не мог позволить, чтобы его назвали якобитом.
— Но вы якобит! — восторженно воскликнул Гаррет Смит. — И если Ирландией следует управлять с согласия ее жителей, то вы должны иметь в парламенте и католиков!
Свифт одарил его обжигающим взглядом, а потом в ярости уставился на Уолша, как бы говоря: «Это ты привел его сюда!»
Проблема в том, подумал Фортунат, что на самом деле юноша прав. Когда Свифт говорил о влиянии на парламент, Уолш отлично понимал, что он имеет в виду членов протестантской Ирландской церкви. Свифт полностью верил в необходимость господства и в отстранение от власти католиков и сектантов. Но прирожденная страсть этого человека к справедливости заводила его дальше, чем он сам то осознавал. Вот так и получалось, размышлял Фортунат, что этот прекрасный человек находится в состоянии войны с самим собой и сам до конца этого не понимает. Возможно, то и был источник его странных сатир, ведь он любил одновременно и строгий классический порядок, и ирландское буйство чувств.
