По лицу О’Тула как будто скользнуло легкое облачко.
— Есть там такая семья. — Он осторожно посмотрел на Гаррета. — А вы как-то связаны с Ратконаном?
Гаррет уставился на него:
— Можно и так сказать.
— А-а… — О’Тул задумчиво кивнул. — Зеленые глаза. Это многое объясняет. — Но больше он ничего не добавил. Когда с едой было покончено, он отодвинул стул в сторону и взял свою лиру. — Сначала, — заявил он, — немного музыки.
Первым делом он сыграл короткую джигу, потом нежную старую ирландскую мелодию, и Фортунат предположил, что это было прелюдией к какой-то ирландской легенде. Но потом, к его удивлению, О’Тул вдруг заиграл живую итальянскую пьеску, в которой Фортунат, к своему огромному удивлению, узнал адаптированный скрипичный концерт Вивальди. Видя его изумление, Свифт наклонился к нему.
— Я слышал, как слепой О’Кэролан точно так же переделывал на свой лад итальянские сочинения, — прошептал он. — Ваши ирландские музыканты могут встать рядом с любыми европейцами.
А О’Тул уже искусно вернулся к ирландским мелодиям. Сыграв три или четыре, он остановился, и Шеридан подал ему еще виски. К этому времени женщины с кухни вернулись в комнату вместе с мальчиком из конюшни и работниками с фермы, так что все жившие в этом доме собрались полностью.
— Теперь, — тихо произнес поэт, — одна-две истории.
И он, иногда напевая, иногда декламируя, принялся рассказывать древние ирландские легенды о Кухулине и Финне Маккуле, о древних королях и святых, о мистических событиях. В основном он говорил на ирландском, но раз или два с легкостью переходил на английский. И так в течение часа, лишь изредка он прерывался, чтобы сделать глоток виски.
— Тебя будут помнить, Арт, очень долго после того, как все мы окажемся забыты, — тепло произнес Шеридан, когда поэт наконец остановился.
Несколько минут вся компания тихо попивала, почти не разговаривая. Потом О’Тул снова коснулся пальцами струн лиры.
— Мое собственное сочинение! — возвестил он. — Я его назвал «Река Бойн».
Пусть дело ирландских католиков было полностью проиграно в битве у реки Бойн, никто ничего не забыл. Да и могло ли так быть, если протестантские лендлорды заняли все украденные у католиков земли, а закон добавил оскорбления и каждый день бередил раны? Нечего было и удивляться тому, что поэты пели тоскливые песни, вспоминая ту Ирландию, что была утрачена, вызывая видения страны, вернувшейся к древнему великолепию и пробуждая мечты о том дне, когда это осуществится. Однако надо всем этим висела печаль, тоска, призыв к якобитам. И все это выражали музыканты вроде О’Кэролана. А теперь и Арт О’Тул пел такой же прекрасный плач — плач по крови, пролитой у прекрасной реки Бойн. Поэт стенал о потере Лимерика, горевал по «диким гусям», улетевшим давным-давно…
Все были тронуты, и ирландцы, и англичане. Фортунат поглядывал по сторонам и видел, что у женщин выступили слезы на глазах. Свифт молчал, но был откровенно взволнован. Шеридан полузакрыл глаза и едва заметно улыбался, как какой-нибудь ангел. Даже Тайди как будто задумался, осознавая, возможно, красоту музыки. Но взгляд Уолша в особенности привлекло лицо Гаррета Смита.
Преображение было удивительным. Исчезло угрюмое выражение замкнутости, прежде характерное для юноши. Его лицо расслабилось. Он смотрел на поэта сияющими глазами, приоткрыв рот от восхищения.
В чем бы ни заблуждался этот молодой человек, думал Фортунат, он обладает и чувствами, и талантом, в том сомнений быть не могло. Он действительно должен учиться в Тринити, размышлял Уолш, и мы с Теренсом могли бы его туда отправить, если бы он не был католиком. Но, как католик, он не мог приобрести профессию, требующую обучения, знаний, а ведь природа явно предназначила его именно для этого. Но он вынужден испытывать разочарование и неудовлетворенность, работая в лавке бакалейщика. Фортунат покачал головой, осознавая весь ужас ситуации. Он подумал о своем разговоре с достойным священником и о том, какими могли быть чувства Гаррета к невежественной девушке-служанке, которую легко соблазнить. И ведь, скорее всего, как раз в это время бедняжку увозят назад, к родным, в горы Уиклоу. В то самое место, как теперь выяснилось, где жил О’Тул. Что за странное совпадение. Не было ли во всем этом какого-то тайного смысла? Что все это означало?
На следующий день все встали поздно. В середине утра Фортунат спустился вниз и обнаружил Гаррета сидящим на скамье перед домом. Юноша читал «Макбета» и жевал овсяную лепешку. Шеридан и Свифт тихо разговаривали о чем-то у воды.
В полдень появился О’Тул, слегка перекусил и сказал, что должен отправиться дальше. Ему предстоит пройти десять миль до деревни, где его уже ждут. Они с Шериданом о чем-то переговорили, и Фортунат не сомневался: во время разговора одна-две золотые гинеи перешли в руки поэта. Потом вся компания попрощалась с ним и поблагодарила поэта. Он принял это как должное. Гаррет что-то пробормотал ему на ирландском, но Уолш не расслышал, что именно, а поэт ответил спокойным кивком. И тут же ушел длинным ровным шагом.
Обедать они собрались только поздно днем. Шеридану и Свифту явно хотелось продолжить разговор наедине, и как только Гаррет дочитал пьесу, Уолш повел его на небольшую прогулку. Он старался отвлечь молодого человека от воспоминаний об О’Туле и о прошедшем вечере. Гаррет говорил мало, но Фортунату казалось, что он подавляет волнение, словно сделал некое тайное открытие или пришел к великому решению. Но что это могло быть, Уолш был не в силах угадать.
И только позже, за столом, Фортунат заговорил о другом деле, не дававшем ему покоя.
— Мне нужен ваш совет, — сказал он Свифту и Шеридану.
— О чем же? — любезно поинтересовался хозяин дома.
— Как избежать выселения, — со смехом ответил Уолш.
И рассказал им о визите кузины Барбары Дойл, о ее ярости насчет медных монет мистера Вуда.
— Я просто не представляю, — признался он, — как мне ее угомонить.
— Ну, судя по всему, — заметил Шеридан, — по этому поводу будут протесты в парламенте со всех сторон.
— Однако английское правительство не обратит на них никакого внимания, — резко произнес Свифт. — Я точно знаю от некоторых высших чиновников, что они ничего не собираются предпринимать.
— Да, но ведь наверняка, — начал Фортунат, — после скандала с крахом акционерной компании Южных морей, когда она лопнула как пузырь, в Лондоне должны понимать, что их репутация упала ниже некуда. Им бы теперь постараться избежать любых финансовых операций, которые выглядят сомнительно.
Великий обвал на лондонском финансовом рынке три года назад весьма и весьма потрепал репутации и лондонского Сити, и британского правительства. Уолш мог лишь порадоваться тому, что его собственные накопления, как и накопления большинства друзей, остались в безопасности в Ирландии. Поскольку в самой Англии едва ли нашелся бы город, не пострадавший от той авантюры.
— Вы недооцениваете самонадеянность англичан, — мрачно произнес Свифт. — Правительство уверено: все жалобы из Ирландии вызваны просто раздором между политическими фракциями. И они полагают, что те, кто выдвигает возражения, делают это просто потому, что у них есть друзья в оппозиционной партии в английском парламенте.
