— Фуфло — полным фуфлом, Сэм?
— Неуместное употребление?
— Бедная речь. И попробуй поверить мне, когда я говорю, что не расстроюсь, что не надо платить левым ребятам пять тысяч за исполнение плохих каверов плохих песен.
— Но сам обряд не подлежит обсуждению, — добавил Сэм.
— Да, — подтвердил Джейкоб, — верно.
— Потому что это не предмет обсуждения для тебя, потому что это не предмет…
— И тут ты прав. Так делают евреи.
— Не обсуждают?
— Нет, совершают бар-мицву.
— А… Я-то ничего не понимал. А теперь, когда понял, что мы совершаем бар-мицву, потому что просто совершаем бар-мицву, что мне по-настоящему захотелось сделать, так это жениться на еврейской тетке и наделать еврейских детишек.
— Тебе надо остыть, — сказала Джулия.
— И я уж точно не хочу, чтобы меня хоронили, — продолжил Сэм, и Окончательный Разговор явно замаячил впереди, — особенно если так велит еврейский закон.
— Тогда кремируйся, как я, — сказал Макс.
— Или не умирай, — предложил Бенджи.
Словно дирижер, останавливающий оркестр, Джулия бросила твердое и решительное "Хватит!" и положила конец сваре. Что было в ней столь пугающего? Что в женщине пяти футов четырех дюймов ростом, которая никогда не прибегала ни к физическому, ни к эмоциональному насилию и даже не исполняла до конца наказаний, так устрашало ее мужа и детей, что они беспрекословно подчинялись?
Джейкоб взял быка за рога:
— Момент, в котором мы хотим быть поделикатнее: не стоит слишком напоказ радоваться жизни на фоне дедушкиной смерти. Тем более землетрясения. Это было бы плохим тоном, да и просто неловко.
— Напоказ радоваться жизни? — уточнил Сэм.
— Я только говорю, что нужна определенная деликатность.
— Давай скажу, как к этому правильно подойти, — вмешался Тамир.
— Может быть, позже, — оборвал его Джейкоб.
— Значит, без группы, — сказал Сэм. — А этого точно хватит, чтобы не показалось, будто мы радуемся жизни?
— В Израиле мы вообще не празднуем бар-мицву, — сказал Тамир.
— Мазаль тов, — сказал ему Джейкоб. А затем Сэму: — Еще можно исключить доску для пожеланий.
— Которую я всегда хотел исключить, — заметил Сэм.
— Которую я тебе три недели делала, — заметила Джулия.
— Ты делала ее в течение трех недель, — уточнил Джейкоб.
— Что?
— Ты не тратила трех нед на ее изготовление.
— Тебе почему-то кажется, что здесь важная разница?
Внезапно ему перестало так казаться, и он сменил тему:
— Наверное, надо еще раз подумать об украшении столов.
— Зачем? — спросила Джулия, поняв, что Джейкоб отбирает радости не у Сэма, а у нее.
— Никак не могу взять в толк стремление американских евреев произносить слова, которых вы не понимаете, — сказал Тамир. — Находить смысл в отсутствии смысла — зачем?
— Они… праздничные, — объяснил Джейкоб.
— Они изящные.
— Погодите-ка, — сказал Сэм, — а что остается?
— Что остается?
— Вот именно, — поддержал Тамир.
— Остается, — сказал Джейкоб, на мгновение, пока Сэм не отстранился, положив ему ладонь на плечо, — то, что ты становишься мужчиной.
— Остается, — сказала Джулия, — единство с семьей.
— Вы самые счастливые люди мировой истории, — сказал Тамир.
— Мы стараемся, — сказал Джейкоб Сэму, который, опустив глаза, произнес:
— Да отстой.
— Нет, — сказала Джулия, — мы все сделаем здорово.
— Я не сказал, что будет отстойно. Я сказал: отстой. Сейчас.
— Ты бы предпочел лежать в холодильнике, как дедушка? — спросил Джейкоб, не менее удивленный своим словам, чем все стальные. Как он мог так подумать, тем более вслух? Или вот еще: — Предпочел бы задыхаться под обломками здания в Израиле?
— В этом весь мой выбор? — спросил Сэм.
— Нет, но это поможет тебя понять. Вон, посмотри, — сказал Джейкоб, показывая на телевизор с выключенным звуком, где огромные землеройные машины с лесенками, вделанными в колеса, разгребали битый камень.
Сэм посмотрел, кивнул и отвел глаза подальше, туда, где он точно не встретится с взглядом родителей.
— И без цветов, — заявил он.
— Без цветов?
— Слишком красиво.
— Не уверена, что проблема в красоте… — сказала Джулия.
— Проблема, — начал Тамир, — в том, что…
— В этом часть проблемы, — сказал Сэм, перебивая Тамира, — так что откажитесь.
— Ну, я не знаю, как можно отказаться, — сказал Джейкоб, — когда мы уже за них заплатили. Но можно спросить, нельзя ли как-то поменять оформление в сторону чего-то более соответствующего ситуа…
— И давайте выбросим ермолки с монограммой.
— Но зачем? — не поняла Джулия, обиженная, как мог обидеться только человек, шесть часов подбиравший шрифт, цвета и ткань для ермолок с монограммой.
— Они нарядные, — сказал Сэм.
— Ладно, — сказал Джейкоб, — может, они немного пышноваты, учитывая…
— Уж никак не пышноваты, — возразила Джулия.
— Проблема… — снова начал Тамир.
— И это наверное само собой разумеется, — сказал Сэм, как всегда говорил, собираясь сообщить что-то совершенно не разумеющееся само собой, — что сувениры мы не будем раздавать.
— Прости, тут я должна провести границу, — заявила Джулия.
— На самом деле-то я думаю, он прав, — заметил Джейкоб.
— Ты думаешь? — сказала Джулия. — На самом деле?
— Да, — подтвердил Джейкоб, которому на самом деле не понравилось, как она передразнила его "на самом деле". — Сувениры предполагают праздник.
— Проблема…
— Ничего они не предполагают.
— Ну, вечеринку, Джулия.
— Сувениры — это обычай, неисполнение которого будет воспринято как отчаянная грубость, Джейкоб.
— Обычай в завершение вечеринки.
— То есть мы накажем его друзей за тектонические сдвиги и смерть дедушки?
— Наказывать тринадцатилетних детей — это всучивать им мусорные пакеты, набитые безделушками для туристов, из тех, где живут дальние и никому не нужные родичи Сэма, и говорить, что это подарок.
— Хочешь показаться мудаком? — сказала Джулия.
