— Ничего хорошего, — сказал Тамир. — Но не так все и ужасно.
— Хочешь позвонить домой?
— Ты же слышал. Линии отключены. И мой голос ничем не поможет.
— Уверен?
— У них все нормально. Это точно. Мы живем в новом доме. Как он сказал, конструкция рассчитана на подобные толчки — лучше, чем у любого из ваших небоскребов, поверь мне. В доме есть аварийный генератор — два, кажется, — и в бомбоубежище запас продуктов на несколько месяцев. А убежище получше той квартиры, что ты снимал в Фогги-Боттом. Помнишь ее?
Джейкоб помнил ту квартиру: он прожил в ней пять лет. Но бомбоубежище в доме, где Тамир жил мальчиком, Джейкоб помнил даже более отчетливо, хотя пробыл там не больше пяти минут. Это был последний день той первой поездки в Израиль. Дебора и мать Тамира, Адина, отправились прогуляться по рынку в надежде купить каких-нибудь лакомств для Исаака. За кофе Ирв едва ли не с ухмылкой спросил Шломо, есть ли в доме убежище.
— Конечно, — ответил Шломо, — это закон.
— В подвале?
— Конечно.
Второе конечно помогло Ирву понять то, что он должен был понять еще после слов это закон: Шломо хотел, чтобы в подвале было убежище, когда полетят бомбы, и чтобы он было там, когда они не летят. Но Ирв настаивал:
— Не мог бы ты показать его нам? Я бы хотел, чтобы Джейкоб увидел.
Это хотел бы, чтобы Джейкоб увидел помогло Шломо понять, что он должен был понять еще после В подвале? Ирв просто так не отстанет.
Если не считать двери толщиной в двенадцать дюймов, в комнате не сразу можно было заметить что-то необычное. Там царила сырость, на цементном полу выступила влага. Свет был мучнистый, и по цвету, и по текстуре. А звуки, казалось, собирались над головой в облака. На стене висели четыре противогаза, хотя в семье было всего три человека. Акция четыре по цене трех? Или один для домработницы? Для будущего ребенка? Для пророка Илии? И каков будет порядок действий, если химическая атака произойдет, когда здесь же окажется семья Джейкоба? Положено ли действовать как на самолете — взрослым следует сначала позаботиться о себе, а потом уже о детях? Увидел бы Джейкоб, как задыхается, в отражении на стеклах отцовского противогаза? Мать бы такого никогда не позволила. Но ведь она тоже задыхалась бы. Конечно, отец отдал бы маску ей, верно? Хотя она могла бы надеть противогаз Тамира, и тогда никаких проблем. Положено взрослым, обеспечив свою безопасность, позаботиться затем о своих детях или обо всех, какие рядом? Если бы домработница находилась тут же, потребовала бы она себе противогаз у Блохов? Тамир был старше Джейкоба на несколько месяцев. Считался ли он поэтому, в сравнении с Джейкобом, более взрослым из них двоих? Не существовало такого сценария, чтобы Джейкоб не стал жертвой химической атаки.
— Пошли отсюда, такая сырость, — позвал Джейкоба Тамир.
Джейкобу не хотелось уходить. Он хотел все оставшееся ему в Израиле время потратить на изучение этой комнаты дюйм за дюймом, постижение ее, постижение себя в ней, просто на пребывание в ней. Ему хотелось пообедать там, принести туда вещи и там собрать чемодан, пожертвовать последними минутами осмотра достопримечательностей и провести еще пару часов за этими непробиваемыми стенами. Мало того: он хотел бы услышать сирену воздушной тревоги — не дежурную тревогу, как на Йом ха Шоа, но сирену, возвещающую всеобщую гибель, чего он сам избежит.
— Идем, — повторил Тамир, с неуклюжей силой потянув Джейкоба за руку.
Во время полета домой в Америку, в тридцати трех тысячах футов над Атлантикой, Джейкоб воображал убежище под убежищем, куда уводит еще один пролет лестницы. Но это второе убежище было огромным, настолько большим, что его можно было легко спутать с миром, достаточно вместительным, чтобы там собралось столько людей, что война между ними стала неизбежной. И когда начали бы рваться бомбы в мире по ту сторону толстой двери, мир по эту сторону стал бы убежищем.
Почти десять лет спустя Тамир и Джейкоб сидели с пивом за кухонным столом, который нельзя было обойти вокруг, в квартире, выгороженной из другой квартиры, выгороженной из дома в Фогги-Боттом.
— Я кое с кем познакомился, — сказал Джейкоб, впервые произнеся эти слова вслух.
И почти двадцать лет спустя после этого, в японской машине, пересекающей столицу страны, израильский кузен — израильский кузен Джейкоба — говорил:
— В любом случае, до этого не дойдет.
— До чего?
— До бомбоубежищ. До войны.
— Кто говорит про войну?
— Мы со всем разберемся, — продолжил Тамир, будто размышляя вслух. — Израиль в переводе с иврита означает "план на чрезвычайный случай".
Несколько минут ехали в полном молчании. Национальное радио, как могло, старалось выудить что-то из маловразумительных новостей, Тамир полностью ушел в свой телефон, который вполне сошел бы за планшет, а то и за телевизор. Джейкоб, хотя и с маниакальной настойчивостью заглядывал в свой, ненавидел любые телефоны, считая их даже худшим злом, чем новообразования в мозгу, которые они провоцируют у владельцев. Отчего? Считал, что телефон управляет его жизнью? Или знал, что телефон не управляет его жизнью, но дает ему легкий и допускаемый обществом способ разрушить ее своими руками? Или думал, что другие получают больше сообщений, и более интересных? Или знал заранее, все время, что телефон станет виновником его падения — пусть даже не знал, как именно.
Телефон Тамира особенно бесил Джейкоба. И телефон Барака тоже. Это были телефоны-джипы. Джейкоба не волновало, насколько яркие у них экраны, хорош ли прием и легко ли они сопрягаются с другими убогими гаджетами. Барак оказался в Америке первый раз, а тут, даже если и не считать Америку величайшей страной в мировой истории, по самой крайней мере, есть на что посмотреть тому, кто не поленится оглянуться вокруг. Может, они ищут новости, но интересно, что за новостной сайт вопит Бум-шакалака! каждые несколько секунд?
— А что Ноам? — спросил Джейкоб.
— А в чем дело?
— Где он сейчас?
— В эту минуту? — переспросил Тамир. — Прямо сейчас? Понятия не имею. Информирование отцов не входит в задачи государственной важности.
— А когда ты с ним говорил последний раз, где он был?
— В Хеброне. Но я не сомневаюсь, их перебазировали.
— Вертолетом?
— Не знаю, Джейкоб. Откуда мне знать?
— А Иаиль?
— С ней все хорошо. Она в Освенциме.
Бум-шакалака!
— Что?
— Школьная экскурсия.
В тишине катились по Аллее Джорджа Вашингтона, кондиционер сражался с влажностью, проникавшей сквозь незримые бреши, обмен репликами между Джейкобом и Ирвом прерывал неловкие паузы, распиравшие салон, — проехали Грейвелли-Пойнт, где фанаты авиации с радиосканерами и отцы с сыновьями на руках почти могут коснуться шасси заходящих на посадку аэробусов; справа за бурым Потомаком проплыл Капитолий; последовало неизбежное объяснение, почему Монумент Вашингтона слегка меняет цвет на высоте одной трети. Проехали по Арлингтонскому мосту между золотых коней, обогнули сзади Мемориал Линкольна, лестницу, что, кажется, ведет в никуда, и влились в поток на Рок-Крик-паркуэй. Проехав под террасой Кеннеди-центра и мимо зубчатых балконов "Уотергейта", двинулись вдоль речных извивов прочь от границ столичной цивилизации.
