— Восемь, — поправил Барак.
— Точно. Восемь.
Все это постановка, напомнил себе Джейкоб, или попытался убедить себя в этом, почувствовав, как шевельнулась в нем ревность. Обычное дело. Никто не старается тебя принизить.
Тамир продолжал:
— Восемь жилых комнат, хотя нас всего четверо, пока Ноам в армии. По две комнаты на человека. Но мне нравится простор. И не то чтобы у нас часто гости собираются, хотя бывает много, но я люблю, чтобы было где потянуться: пара комнат для моих бизнес-предприятий; Ривка сходит с ума по медитации; у детей аэрохоккей, игровые приставки. Настольный футбол из Германии. У меня есть помощница, которая не занимается моим бизнесом, а только помогает мне в плане образа жизни, и вот я сказал: "Найди лучший настольный футбол в мире". И она нашла. У нее отличная фигура, и она всё знает, где найти. Вообще, забавно. Этот стол для футбола можно на год выставить под дождь, и ему ничего не сделается.
— Я думал, в Израиле никогда не бывает дождя, — сказал Джейкоб.
— Бывает, — произнес Тамир. — Но ты прав, климат идеальный. Ну, и в любом случае, вот я ставлю на него кружку или стакан, и остался там хоть раз круг? А, Барак?
— Нет.
— Так вот когда мы осматривались в новой квартире — в самой последней, — я повернулся к Ривке и говорю: "Э?", а она: "Зачем нам такая большая квартира?" И я сказал ей то же, что скажу сейчас вам: чем больше ты покупаешь, тем больше у тебя есть на продажу.
— Тебе надо было бы написать книгу, — сказал Тамиру Джейкоб, вынимая тоненькую иголку из своей спины и втыкая в спину Тамира.
— Как и тебе, — сказал Ирв, вынимая иголочку из спины Тамира и вонзая ее Джейкобу в аорту.
— И я сказал ей кое-что еще: деньги всегда будут у богатых, поэтому и надо хотеть того же, чего хотят богатые. Чем дороже предмет сейчас, тем дороже он станет потом.
— Но ведь это все равно что сказать: дорогие вещи — дорогие, — пояснил ему Джейкоб.
— Именно.
— Что ж, — чревовещал добрый ангел Джейкоба, — с радостью бы взглянул.
— Тебе надо приехать в Израиль.
Джейкоб с улыбкой:
— А твоя квартира к нам не приедет?
— Может, но это дикий геморрой. Да и к тому же скоро это будет другая квартира.
— Ну, тогда я бы с радостью взглянул на ту.
— От ванных у тебя крышу сорвет. Все производства Германии.
Ирв застонал.
— Ты не найдешь такого качества работы.
— Не сомневаюсь, найдешь.
— Ну, не найдешь в Америке. Моя помощница — та, личная, с фигурой — нашла мне туалет с камерой, которая распознает, кто зашел, и включает нужный набор заданных настроек. Ривке нравится прохладное сиденье. А мне нравится, чтобы волосы на заднице опаливало. Иаиль испражняется практически стоя. Барак садится задом наперед.
— Я не сажусь задом наперед, — возмутился Барак, пихая отца в плечо.
— Ты думаешь, я чокнутый, — продолжал Тамир. — Ты, наверное, осуждаешь меня и даже мысленно смеешься надо мной, но мой туалет знает меня по имени, холодильник сам делает покупки через интернет, а ты ездишь на японском картинге.
Джейкоб не считал Тамира чокнутым. Его мания выставлять напоказ и подчеркивать собственное счастье не убеждала, а огорчала. И вызывала сочувствие. Но здесь логика эмоций нарушалась. Все, что должно было вызывать у Джейкоба неприязнь к Тамиру, наоборот, сближало с ним — и не через зависть, а через любовь. Он любил беззастенчивую уязвимость Тамира. Любил его неспособность — то есть нежелание — прятать собственную гнусность. Быть таким же открытым Джейкоб больше всего хотел бы, но всеми силами удерживался от этого.
— А какая сейчас ситуация? — спросил Ирв.
— Что за ситуация?
— С безопасностью.
— Какой безопасностью? Пожарной?
— С арабами.
— С какими?
— Иран. Сирия. "Хезболла". ХАМАС. ИГИЛ. "Аль-Каида".
— Иранцы не арабы. Они персы.
— А ну тогда, конечно, можно спать спокойно.
— Могло быть лучше, могло быть хуже. А в целом я знаю ровно столько, сколько и ты.
— Я знаю только то, что пишут в газетах, — сказал Ирв.
— А я, по-твоему, откуда новости узнаю?
— Ну, а как это там ощущается, на месте? — не унимался Ирв.
— Был бы я счастливее, если бы Ноам служил на армейской радиостанции диджеем? Конечно. Но я не переживаю. Барак, ты переживаешь?
— Ни капли.
— Ты думаешь, Израиль ударит по Ирану?
— Не знаю, — ответил Тамир.
— Ну, ты как считаешь?
— А по-твоему, надо ударить? — спросил Джейкоб.
Он тоже был не чужд нездорового любопытства, кровожадности на расстоянии, свойственной американским евреям.
— Разумеется, надо, — сказал Ирв.
— Если бы существовал способ ударить по Ирану, не ударяя по Ирану, это было бы здорово. Любой другой сценарий — хреново.
— Тогда что, по-твоему, надо делать? — спросил Джейкоб.
— Он тебе только что ответил, — сказал Ирв. — Он считает, нужно шарахнуть по Ирану.
— Я считаю, вы должны шарахнуть, — поправил Ирва Тамир.
— Америка?
— Это тоже было бы здорово. Но я говорю лично про тебя. Ты мог бы применить что-то из биологического оружия, которое демонстрировал.
Тут все рассмеялись, и громче других Макс.
— Серьезно, — гнул свое Ирв, — как думаешь, что будет?
— Серьезно, не знаю.
— И тебя это устраивает?
— А тебя?
— Нет, меня нет. Я считаю, нам надо шарахнуть по Ирану, пока не поздно.
На что Тамир заметил:
— А я считаю, надо прояснить, кому это нам: пока не поздно.
Тамир хотел говорить лишь об одном — о деньгах: о среднем доходе в Израиле, размере его собственного легко добытого состояния, непревзойденном уровне жизни на этом ноготке убийственно жаркой родины, со всех сторон окруженной врагами.
Ирв же хотел говорить только о ситуации: когда Израиль позволит нам им гордиться, обеспечив свою безопасность? Есть ли какая-то информация с места событий, чтобы можно было помахать ею над головами приятелей, как гранатой, в столовой Американского института предпринимательства или в своем блоге, а потом вытянуть чеку и швырнуть? Не пришла ли пора нам — вам — что-то сделать тут или там?
Джейкоб хотел говорить только о том, каково это — жить рядом со смертью: убивал ли Тамир людей? Убивал ли Ноам? Слышал ли кто-то из них рассказы армейских товарищей, которые кого-нибудь истязали или кого самого истязали? Что самое страшное Тамир и Ноам видели своими глазами?
