Джейкоб открыл рот, не зная, что сейчас произнесет. Он хотел вернуть все, что она ему вывалила: ее истерики, ее противоречия, слабость, лицемерие и злобность. Еще он хотел признать, что все сказанное Джулией правда, но дать поправку на обстоятельства — не во всем виноват он. Он хотел одной рукой вести кладку, а второй обрушивать на нее кувалду.
Но вместо его голоса прозвучал голос Бенджи:
— Вы где?! Кто-нибудь!!
Джулия громко рассмеялась.
— Чего ты смеешься?
— Мой смех ничего общего не имеет с тем, что будто бы не все потеряно.
Это был нервный смех протеста. Темный смех предвидения конца. Благоговейный смех зашоренности.
Бенджи снова позвал в микрофон монитора:
— Кто-нибудь! Кто-нибудь!
Они замолчали.
Джулия поискала в темноте глаза мужа, чтобы поискать в них.
— Кто-нибудь!
Слово на "н"
Когда Джейкоб спустился, успокоив Бенджи, Джулия уже заснула. Или безупречно изображала сон. Джейкобу не спалось. Читать не хотелось — ни книгу, ни журнал, ни даже блог о недвижимости. Телевизор смотреть — тоже. Писать не получится. Мастурбировать тоже. Ни одно занятие не привлекало, все показалось бы постановкой, притворством.
Он отправился в комнату Сэма, надеясь, что созерцание его спящего первого ребенка подарит несколько мгновений душевного покоя. Зыбкий свет выполз из-под двери в коридор, затем втянулся обратно: волны цифрового океана по ту сторону. Сэм, всегда бдительно оберегавший свою территорию, услышал тяжелые шаги отца.
— Пап?
— Один и без оружия.
— Ага. Ты там стоишь? Тебе что-то нужно?
— Можно войти?
Не дожидаясь ответа, Джейкоб отворил дверь.
— Риторический вопрос? — спросил Сэм, не отводя глаз от экрана.
— Чем занимаешься?
— Смотрю телик.
— У тебя нет телика.
— На компе.
— Ну так разве ты не компьютер смотришь?
— Конечно.
— И что идет?
— Да все.
— А что ты смотришь?
— Ничего.
— Найдешь секунду?
— Да: один…
— Это был риторический вопрос.
— А…
— Как дела?
— Это мы разговариваем?
— Ну, я начинаю.
— Все нормально.
— Классно, когда все нормально?
— Что?
— Не знаю. Кажется, я где-то такое слышал. В общем… Сэм…
— Единственный и костлявый
[10].
— Зачет. Короче говоря, вот что. Извини, что гружу. Но… Эта ситуация утром в Еврейской школе…
— Я этого не писал.
— Ага. Вот так.
— Ты мне не веришь?
— Тут дело даже не в этом.
— Нет, в этом.
— Было бы значительно легче все это разгрести, если бы ты предложил другое объяснение.
— Но его нет.
— Этот набор слов, в принципе, вообще ерунда. Между нами, меня бы вообще не волновало, если бы это ты написал.
— Я не писал.
— Кроме слова на "н".
Сэм наконец перевел глаза на отца.
— Что, развод?
— Что?
— А, ничего.
— К чему ты это сказал?
— Я не говорил.
— Ты про нас с мамой?
— Не знаю. Я даже себя не слышал за руганью и звоном стекла.
— Сегодня? Нет, то, что ты слышал…
— Все в порядке. Мама заходила, и мы поговорили.
Джейкоб бросил взгляд на экранчик на мониторе компьютера. И подумал о том, что Ги де Мопассан ежедневно обедал в ресторане Эйфелевой башни, потому что это было единственное место во всем Париже, откуда ее не видно. "Нэтс" играют с "Доджерс", дополнительные иннинги. В неожиданном приливе возбуждения Джейкоб хлопнул в ладони.
— Пошли завтра на игру!
— Что?
— Оторвемся! Можем прийти пораньше на разминку. Объедимся всяким дерьмом.
— Объедимся дерьмом?
— Ну, вредной едой.
— А почему бы мне не посмотреть здесь?
— Но у меня обалденная идея!
— Да?
— Нет?
— У меня футбол, и музыка, и подготовка к бар-мицве, ну если она еще будет, не дай бог.
— Я могу тебя освободить от этого.
— От моей жизни?
— Боюсь, я мог только привести тебя в нее.
— И они играют в Лос-Анджелесе.
— Точно, — сказал Джейкоб и добавил тише: — Как же я не сообразил.
Это тихое замечание заставило Сэма подумать, не обидел ли он отца. В нем шевельнулось чувство, которое в предстоящем году он будет испытывать, — хотя и понимая, что это полная глупость, чем дальше, тем чаще и острее, — что, может быть, в происходящем есть хоть и ничтожная, но и его вина.
— Доиграем партию?
— Не.
— Как у тебя с деньгами?
— Все ОК.
— И эта история в Еврейской школе. Очевидно ведь, она не из-за дедушки, да?
— Если только он заодно не дедушка того, кто это написал.
— Я так и думал. В любом случае.
— Пап, Билли черная, как я могу быть расистом?
— Билли?
— Девочка, в которую я влюблен.
— У тебя есть девочка?
— Нет.
— Тогда я не понял.
— Это девочка, в которую я влюблен.
— Ага. И ты сказал Билли? Значит, это девочка, так?
— Да. И она черная. И как бы я мог быть расистом?
— Я не уверен, что тут вполне работает логика.
— Работает.
— Ты знаешь, кто подчеркивает, что среди его лучших друзей есть черные? Тот, кому не по душе чернокожие.
— Из моих лучших друзей ни один не черный.
— И ты как знаешь, но я считаю, что предпочтительнее их обозначать афроамериканцы.
— Обозначать?
— Прсто термин.
— Надо ли парню, влюбленному в черную девушку, использовать термины?
