— Тебе надо еще курнуть.
— Загвоздка вот в чем, — продолжил Джейкоб, забирая яблоко, — ты исполняешь то, что от тебя ожидают, и это приносит радость, но исполняешь ты только один раз — "У меня высший балл!", "Я женюсь!", "У нас мальчик!" — а потом нужно жить с этим дальше. В тот момент никто не догадывается, но в итоге все узнают, хотя никто не признается, потому что этим самым подрывалось бы основание еврейской "Дженги". Свои эмоциональные запросы меняешь на принадлежность к сообществу, жизнь в теле, пронизанном нервами, меняешь на принадлежность к сообществу, поиск меняешь на принадлежность к сообществу. Я знаю, в общности есть благо. Со временем все изменяется, растет, зреет, исполняется. Но за все назначена своя цена, и то, что мы о ней не говорим, не означает, что мы в состоянии ее заполнить. Так много счастья, но кто-нибудь хоть раз взял и задумался, зачем надо столько счастья?
— Счастье — это проклятье, которому другие завидуют.
— Тамир, тебе надо почаще дуть. Ты превращаешься в сраного магистра Йоду, ну или, по крайней мере, в Дипака Чопру.
— Может, это ты от травы слышишь по-другому?
— Ну, понял! Я как раз про это.
— Ты становишься забавным, — заметил Тамир, поднося яблоко к губам.
— Я всегда забавный.
— Тогда, может, это я слышу по-другому. — Тамир затянулся. — Как Джулия отнеслась? К тем сообщениям?
— Не обрадовалась. Понятно же.
— Вы остаетесь вместе?
— Да. Конечно. У нас дети. Мы немало прожили вместе.
— Ты уверен?
— Ну, в смысле, мы говорили о разводе.
— Надеюсь, ты не ошибаешься.
Джейкоб затянулся.
— Я тебе когда-нибудь говорил про мой сериал?
— Конечно.
— Нет, в смысле мой сериал.
— Джейкоб, я курнул. Представь, что мне шесть лет.
— Я пишу сценарий про нас.
— Про тебя и про меня?
— Ну, нет, про тебя нет. Или пока нет.
— А вышел бы классный сериал.
— Про мою семью.
— Я тоже твоя семья.
— Про мою семью здесь. Про Исаака. Родителей. Джулию и ребят.
— А кто захочет это смотреть?
— Пожалуй, кто угодно. Но не в этом дело. Дело в том, что сценарий, похоже, реально хороший, и возможно, чтобы его написать, я и родился на свет, и в последние лет десять я практически только им и занимаюсь.
— Десять лет?
— И я никогда его никому не показывал.
— Почему?
— Ну, пока был жив Исаак, я боялся, что предаю его.
— В каком смысле?
— Рассказывая правду о том, кто мы есть, какие мы.
— Какое же в этом предательство?
— На днях я слушал утром радио, научный подкаст, я такие люблю. Там брали интервью у тетки, которая два года жила в монреальской биосфере — под куполом в полной изоляции. Вот у нее. Довольно интересно рассказывала.
— Давай его послушаем.
— Да нет, я просто ищу сравнение.
— А я с радостью послушал бы прямо сейчас.
— Я даже не понимаю, всерьез ты или стебешься.
— Джейкоб, прошу тебя.
— Все равно не понимаю. Ну, в любом случае, она рассказывала, как жизнь в замкнутом куполе позволила ей понять, насколько все в мире взаимосвязано: этот ест этого, потом срет, чем питает вот этих, а они… понеслось. А потом стала говорить про то, что я уже знал — не потому, что я такой, на хер, умник, а потому, что это из тех знаний, которые есть у большинства людей, — что с каждым вдохом ты с большой вероятностью вдыхаешь молекулы, которые выдохнул Пол Пот, или Цезарь, или даже динозавры. Ну, про динозавров, может, я приплел. Меня что-то в последнее время стали занимать динозавры. С чего бы, не знаю. Лет тридцать я про них вообще не вспоминал, и вдруг ни с того ни с сего они мне снова интересны. Я слушал в другом подкасте…
— Ты слушаешь немало подкастов.
— Знаю. Это так. Стремно, ага?
— Ты спрашиваешь меня, стремно ли тебе?
— Унизительно это.
— Не вижу, почему.
— Ну что за человек будет прятаться в пустой комнате и прижимать к уху телефон на минимуме громкости, чтобы ему, и только ему было слышно, как оттуда тарабанят о чем-то глубоко постороннем, типа эхолокации. Это унизительно. А унижение унизительно. — Бутылкой из-под пива Джейкоб размазал по столу кольцо конденсата. — Ну в общем, в том, другом подкасте рассказывали, как все динозавры — и не большая часть там, а вообще все — враз исчезли. Они бродили по земле черт-те сколько миллионов лет, а исчезли, ну, типа, за какой-то час. Почему люди всегда используют слово бродили, когда речь заходит о динозаврах?
— Не знаю.
— Но так всегда говорят. Динозавры бродили по земле. Странно.
— Ну да.
— Ужасно странно, правда?
— Чем дольше я об этом думаю, тем более странно.
— Евреи бродили по Европе тысячелетиями…
— И потом, за каких-то десять лет…
— Но я же говорил про другое. Эта тетка из биосферы… динозавры… может, Пол Пот?
— Дыхание.
— Точно! С каждым вдохом мы поглощаем молекулы, вся херня… В общем, я стал зевать, потому что это звучало как банальный околонаучный треп. Но потом она пошла дальше и сказала, что наши выдохи точно так же будут вдыхать наши прапрапрапрапраправнуки.
— И будущие динозавры.
— И будущие Пол Поты.
Они засмеялись.
— И это меня всерьез расстроило почему-то. Я не заплакал или там чего. Мне не пришлось съезжать на обочину. Но выключить ее пришлось. Внезапно это стало для меня чересчур.
— Почему, ты думаешь?
— Почему я вообще думаю?
— Нет. Почему, как думаешь, ты расстроился, когда представил, как твои прапрапрапрапраправнуки вдыхают твои выдохи?
Джейкоб выдохнул молекулы, которые вдохнет последний в его роду.
— Ну попытайся, — настаивал Тамир.
— Наверное, — еще один выдох, — наверное, в меня с детства вкладывали: я не стою того, что было до меня. Но никто никогда меня не готовил к тому знанию, что и всего грядущего за мной я тоже не стою.
Тамир взял яблоко, поднял его так, чтобы свет лампы бил сквозь вырезанную сердцевину, и заявил:
— Хочу трахнуть это яблоко.
— Что?
— Но хуй у меня толстоват, — продолжил Тамир. И затем, пытаясь просунуть в дыру указательный палец с волосатыми фалангами: — Я даже пальцем не могу его трахнуть.
