Вернувшись на кухню, он сел на свой стул напротив Тамира. Он хотел было разрядить обстановку анекдотом о разнице между "субару" и эрекцией, но не успел открыть рта, как Тамир объявил:
— Я не знаю, где Ноам.
— Как это?
— Несколько дней он был дома. Мы переписывались и разговаривали. Но сегодня днем их часть куда-то перебросили. Ривка не знает куда. И я ничего не слышал. Он звонил, но у меня, идиота, был отключен телефон. Что я за отец?
— Ох, Тамир. Сочувствую. Не могу даже представить, что ты чувствуешь.
— Можешь.
— У Ноама все будет хорошо.
— Ты мне это обещаешь?
Джейкоб без причины почесал плечо и сказал:
— Жаль, что не могу.
— Я многое сейчас сказал всерьез. Но многое и не совсем. Или я не уверен, что всерьез.
— Я тоже кое-что сказал невсерьез. Бывает.
— Почему он не может написать хотя бы одно предложение? Две буквы: O-K.
— А я не знаю, где сейчас Джулия, — сказал Джейкоб, напоминая, что и он тоже настоящий. — Она не в командировке.
— Нет?
— Нет. И я боюсь.
— Тогда можем поговорить.
— А что мы делали сейчас?
— Издавали звуки.
— Тут я во всем виноват. Джулия. Семья. Я вел себя так, будто могу без них обойтись.
— Постой, не гони. Скажи, что…
— Она нашла телефон, — объявил Джейкоб, будто мог сказать это, только перебивая кого-то. — Мой тайный телефон.
— Бля. Зачем тебе понадобился тайный телефон?
— Это была глупость, конечно.
— Ты ходил налево?
— Я даже не понимаю, что это значит.
— Ты понял бы, если бы Джулия пошла налево.
Эти слова запустили цепную реакцию в мозгу Джейкоба: что, если Джулия сейчас в постели с Марком? Он пялит ее, пока они тут о ней говорят? Тамир спросил:
— Ты ее пялил?
Джейкоб помолчал, как будто обдумывая ответ, как будто не понимая, что значит это слово.
— Да.
— Больше одного раза?
— Да.
— Но не в доме?
— Нет, — ответил Джейкоб с оскорбленным видом. — В отелях. Один раз в офисе. Это было просто как разрешение, признание того, что мой брак не удался. Джулия, наверное, даже порадовалась бы, что это произошло.
— Еще бы, всякий обрадуется разрешению, которого не просил.
— Может быть.
— Это тот же разговор, который мы сейчас вели. Тот же самый.
— Я думал, мы выяснили, что несли хренотень?
— И ее тоже, но не в том смысле, что ты не можешь сказать: "Вот кто я есть". Ты не можешь сказать: "Я женатый мужчина. У меня трое прекрасных детей, замечательный дом, отличная работа. У меня есть не все, чего я хочу, меня не настолько ценят, как мне бы хотелось, я не так богат, не настолько любим и не столько трахаюсь, как мне бы хотелось, но вот я такой, и это мой выбор, и я это принимаю и признаю". Ты так сказать не можешь. Но при этом и не признаешь, что хочешь большего, что тебе нужно больше. Не то что перед другими, ты даже себе не признаешься, что несчастлив.
— Я несчастлив. Если ты это хотел от меня услышать, то вот. И я хочу большего.
— Это просто сотрясание воздуха.
— А что не просто сотрясание?
— Поехать в Израиль. Поселиться там.
— А, ну теперь ты прикалываешься.
— Говорю то, что ты и так знаешь.
— Что, если я перееду в Израиль, мой брак как-то поправится?
— Что, если бы ты мог встать и сказать: "Вот кто я такой", ты, по крайней мере, проживал бы свою собственную жизнь. Даже если то, какой ты есть, для других — кошмар. Даже если это кошмар для тебя самого.
— А я проживаю не свою жизнь?
— Да.
— А чью же?
— Может быть, придуманную для тебя дедом. Или отцом. Или тобой придуманную. А может, и вообще никакую.
Джейкобу показалось, что стоило бы обидеться, и у него был порыв ответить Тамиру, но вместе с тем он ощутил смирение и благодарность.
— Сегодня тяжелый день, — сказал он. — И я не уверен, что мы оба говорим то, что действительно думаем. Здорово, что ты здесь. Это напоминает мне о детстве. Давай не усугублять.
Тамир в один глоток допил последнюю треть бутылки. Опустил пустую посудину на стол с осторожностью, какой Джейкоб ни разу в нем не замечал, и сказал:
— И когда мы только перестанем не усугублять?
— Мы с тобой?
— Ну да.
— А что тогда? Гори все огнем?
— Или все, кроме того, что наше.
— Твое и мое?
— Ну конечно.
Он допил оставшееся в бутылке у Джейкоба и выбросил обе в ведро.
— Мы сдаем, — сказал Джейкоб.
— Я нет.
— У вас там полотенец хватает?
— Ты что думаешь, я их ем?
— Стараюсь быть радушным хозяином.
— Вечно пытаешься кем-то быть.
— Это да. Всегда стараюсь кем-то быть. Это хорошо меня характеризует.
— Ну ладно.
— И ты тоже все время пытаешься кем-то быть. И Барак. И Джулия, и Сэм, и Макс, и Бенджи. Все.
— Ну, а кем я пытаюсь быть?
Джейкоб на миг замолчал, задумался.
— Ты пытаешься быть больше, чем ты есть.
Улыбка Тамира показала, что удар неплох.
— А.
— Каждый пытается кем-то быть.
— Твой дед не пытается.
Что это? Дурацкая шутка? Ленивые потуги на мудрость?
— Он перестал пытаться, — сказал Джейкоб, — и это его убило.
— Ты ошибаешься. Он из нас единственный, кому удалось.
— Что удалось?
— Чем-то стать.
— Мертвецом?
— Нет, настоящим.
Джейкоб уже было сказал: Вот теперь не понял. Он уже было сказал: Я в домике!
Он уже было сказал: Я не согласен ни с одним твоим словом, но я тебя понимаю.
Вечер можно было закончить, разговор закруглить, сказанное впитать, переварить и выделить, усвоив питательные вещества.
Но вместо этого Джейкоб спросил:
— Хочешь еще пива? Или от него только косеют и толстеют?
— Мне пойдет все, что и тебе, — ответил Тамир. — Включая окосеть и растолстеть.
