— Я говорю, мы пошли в зоопарк, что в Восточном, и это оказалось, наверное, самое кошмарное место из всех, какие я видел. Там сидела пантера в вольере размером с парковку для инвалидов, где растения такие же натуральные, как пластиковая китайская еда на витринах. Она ходила восьмерками круг за кругом, строго по одной линии. И когда поворачивала, оглядывалась назад и щурилась. Каждый раз. Мы там залипли. Сэму было лет семь, он придавил ладони к стеклу и спросил: "А когда у дедушки день рождения?" Мы с Джулией переглянулись. Чтобы семилетка такое спросил в такой момент?
— Просто ребенок волновался, что его дедушка чувствует себя запертой пантерой.
— Именно. И правильно волновался. Та же рутина, день за днем, год за годом: растворимый кофе с мускусной дыней; изучение "Джуиш уик" сквозь огромную лупу; обход дома с целью удостовериться, что свет везде выключен; толкание ходунков на теннисных мячиках в шуле, чтобы вести все те же бессвязные разговоры с теми же собеседниками с макулярной дегенерацией, — только имена в новостях о болячках и выпускниках менялись; еще надо развести кубик куриного бульона, листая все те же альбомы с фотографиями; съесть бульон, пробираясь через следующий абзац; подремать перед одним из пяти неизменных фильмов; прогуляться по улице, чтобы убедиться в продолжающемся существовании мистера Ковальски; пропустить ужин; обойти дом, проверяя, что свет везде все так же выключен; лечь в постель в семь вечера и одиннадцать часов видеть все те же вечные кошмары. Это счастье?
— Его версия.
— Не та, которую кто-то бы выбрал.
— Множество людей выбрало бы ее.
Джейкоб подумал о братьях Исаака, о голодных беженцах, о переживших холокост, у кого даже не осталось родных, которые могли бы о них не вспоминать, — и устыдился неполноценной жизни, которую сделал возможной для своего деда, и того, что считал ее неполноценной.
— Не могу поверить, что ты возил детей в Берлин, — сказал Тамир.
— Это невероятный город.
— Но не свозив прежде в Израиль?
Гуглу известно расстояние от Вашингтона до Тель-Авива, а рулеткой можно измерить ширину стола, но Джейкоб даже приблизительно не мог бы определить эмоциональную дистанцию между собой и Тамиром. Он подумал: "Понимаем ли мы друг друга? Или мы фактически чужие люди, только притворяемся и делаем вид?"
— Жалею, что мы так мало общались, — сказал Джейкоб.
— С Исааком?
— Нет. Мы.
— Думаю, если бы хотели, то общались бы.
— Не скажи, — возразил Джейкоб. — Есть много всего, чего я хотел бы делать, но не делал.
— Хотел бы в то время или задним числом?
— Трудно сказать.
— Трудно понять? Или неохота говорить?
Джейкоб проглотил пиво и ладонью стер влажное кольцо со стола, жалея в этот момент, что он не такой человек, чтобы спускать подобные вещи. Он подумал обо всем, что сейчас творилось за стеной, над потолком и под полом, — как мало он понимает происходящее в собственном доме. Что происходит в розетке, когда в нее ничего не включено? Есть ли сейчас вода в трубах? Должна быть, ведь она сразу польется, если повернуть кран. И выходит ли, таким образом, что дом в любой момент заполнен стоячей водой? Наверное, у нее нехилая масса? Узнав в школе, что его тело более чем на шестьдесят процентов состоит из воды, Джейкоб поступил, как учил отец, — усомнился. Вода столько не весит, чтобы это было правдой. Затем он поступил, как учил отец, и пошел искать истины у отца. Ирв наполнил водой мусорный бак и предложил Джейкобу его поднять. И пока тот пытался, сказал: "Почувствуй кровь".
Джейкоб поднес банку с пивом ко рту. На телеэкране мелькали кадры со Стеной Плача. Откинувшись на стуле, Джейкоб спросил:
— Помнишь, как мы улизнули из дома моих родителей? Столько лет назад?
— Нет.
— Когда мы сбежали в Национальный зоопарк.
— В Национальный зоопарк?
— Серьезно? — спросил Джейкоб. — За несколько дней до моей бар-мицвы?
— Естественно, я помню. Ты забыл, что вспоминал об этом в машине по дороге из аэропорта. И это было как раз накануне твоей бар-мицвы. А не за несколько дней.
— Да. Я знаю. Я знаю. Не знаю, зачем я переврал.
— Что бы сказал твой доктор Силверс?
— Я впечатлен, что ты помнишь его имя.
— Ты мне облегчил задачу.
— Что бы сказал доктор Силверс? Наверное, что я защищаюсь неопределенностью.
— Сколько ты платишь этому типу?
— Нереальную кучу бабла. А страховая доплачивает еще две трети.
— Защищаешься от чего?
— Чтобы не слишком грузиться?
— Больше, чем я?
— Я сейчас не доказываю, что я просветленный.
И не только за стенами, над потолком и под полом — в самой комнате происходили события, о которых Джейкоб имел лишь самое смутное представление: радиопередачи, телеканалы, разговоры по сотовой сети, блютус, вай-фай, токи в микроволновке, излучение от плиты и ламп, солнечная радиация от величайшей из ламп. Все это непрерывно пронизывает комнату, что-то вызывает опухоли или убивает сперматозоиды, но ничто не ощущается.
— Мы были такие дураки, — усмехнулся Тамир.
— Да мы и сейчас.
— Но тогда были еще дурнее.
— Но притом были романтиками.
— Романтиками?
— По отношению к жизни. Не помнишь, как это было? Верить, что сама жизнь может быть предметом любви?
Пока Тамир поднялся за новой порцией пива, Джейкоб написал Джулии: ты где? я звонил мэгги она сказала тебя нет.
— Нет, — произнес Тамир в открытый холодильник, — я этого не помню.
Носки у них в то утро в зоопарке тридцать лет назад насквозь пропитались по́том. Тем летом в столице любые движения превращались в очистительный ритуал. Они увидели знаменитых панд — Лин-Линь и Син-Сина, слонов с их слоновьей памятью, дикобразов, утыканных письменными принадлежностями. Родители спорили, в каком городе климат менее жесткий: в Вашингтоне или в Хайфе. Каждая сторона хотела проиграть, потому что проигрыш означал выигрыш. Тамир, который был на крайне важные шесть месяцев старше Джейкоба, большую часть прогулки потратил на рассуждения о том, какая в зоопарке ненадежная система безопасности и как легко можно туда пробраться; вероятно, он не отдавал себе отчета, что зоопарк открыт, и они там, и он бесплатный.
Из зоопарка они поехали по Коннектикут-авеню до Дюпон-серкл — Ирв и Шломо впереди, Адина и Дебора сзади, Джейкоб с Тамиром лицом назад на детских сиденьях; закусили бутербродами в каком-то незапоминающемся кафе, а вторую половину дня провели в Национальном музее авиации и космонавтики, отстояв очередь на двадцать семь восхитительных минут документалки.
